Элизабет Фримантл - Гамбит Королевы

Больше она не находила в себе вдохновения для того, чтобы писать книгу. Хьюик убедил ее послать «Стенания» в печать. Если бы не он, она бы и не подумала об этом. В последнее время она ни о чем и ни о ком, кроме Томаса, думать не могла. Иногда ей было страшно забыться, потерять себя в своей любви. Все, что она считала важным прежде, улетучилось, превратилось в прах. Куда подевалась та женщина, что должна была стать маяком для новой веры? «Стенания» опубликуют стараниями милого Хьюика, который, должно быть, недоумевает, что случилось с его эрудированным другом.

– Я потерял вас из-за эроса, – сказал он ей недавно. – Но вы вернетесь, эрос со временем теряет свою привлекательность.

Они оба от души посмеялись над его словами.

«Стенания» должны стать памятником той тщеславной женщине, какой она была когда-то… Но даже мысль о книге не внушала Катерине радость. Реформа как-то движется без ее участия. Ее возглавили Кранмер и лорд-протектор; ежемесячно появляются новые законы. Запрет благословения свечей; в начале Великого поста не читаются ектеньи, относящиеся к благословению пепла; и помазание пеплом не совершалось. Запрещены и вынесены из церквей все святые образы, скрижали, распятия и дарохранительницы. Запретили читать пассии на латыни во время мессы… Все как она и мечтала, но саму Катерину реформы больше не трогали. Она осталась верна своим убеждениям, но больше не стремилась возглавить перемены. Слишком велики ее грехи. «Прощение можно получить только верой», – прошептала она и вздохнула, вспоминая, как волновалась из-за затмения, сулившего большие перемены, и как пылко относилась к трудам Коперника, который совершил переворот в астрономии. Она сама казалась себе неотъемлемой частью всего нового; на какое-то время она поверила, что без нее перемены невозможны.

– Как я тогда была горда – и как неустойчива, – шептала она.

Елизавета поравнялась с Томасом; Катерина встряхнулась, готовясь к схватке. Она пустила лошадь легким галопом и догнала их.

– Эй! – Она коснулась рукоятью кнута крупа лошади Елизаветы и втиснулась между ними.

– Дорогая. – Том поцеловал кончики ее пальцев и поднес их к своей щеке.

Елизавета отвернулась и тихо захихикала. Она казалась Катерине очень юной и очень невинной. Все происходящее тоже вполне невинно; Катерина ругала себя за ревность, за то, что позволила разыграться фантазии.

– У нас для вас сюрприз, – сказала Елизавета.

– Какой? – улыбнулась Катерина, ее страхи понемногу успокаивались.

– Если скажем, – усмехнулся Томас, – это уже не будет сюрприз.

Смятение внутри ее утихло; мир обретал привычные очертания, и они вместе въехали в ворота, спешились, передали лошадей конюхам, сбросили плащи и топали ногами, чтобы сбить грязь с сапог.

– Пойдемте, матушка. – Елизавета взяла ее за руку и повела в буфетную. – Только тише, здесь нельзя шуметь. – Она на цыпочках зашла в нишу у камина и поманила Катерину за собой. Щеки Елизаветы раскраснелись. В нише лежала обезьянка Вирсавия, жена Франсуа; к ней прижался младенец, его миниатюрная ручка вцепилась в шерсть на боку матери.

– Вот он, сюрприз, – прошептала Елизавета.

Сердце у Катерины стало легким, как воздух, и она лишь тихо ахнула; ее возглас больше похож на вздох.

Олд-Манор, Челси, март 1548 г.

Уже март, но еще холодно. Хьюик с нетерпением ждал тепла; в промозглую сырую погоду его коже особенно плохо. В парке моросит дождь. Хьюик и Катерина гуляли по берегу реки. Она крепко держала его за руку; Крепыш трусил впереди, время от времени останавливаясь и принюхиваясь к чему-то. Катерина держалась свободно и непринужденно; она смеялась и рассказывала забавные истории о своей жизни, требуя, чтобы он тоже рассказывал ей придворные сплетни. Хьюик давно уже не видел ее такой веселой; все напряжение ушло из нее, острые углы смягчились.

Может быть, четвертое замужество все же пошло ей во благо. Хьюик отговаривал ее, предлагал оставить Сеймура любовником. Ему больно было видеть ее рядом с таким пустозвоном. Но после мучительных ночей с грубым и вонючим королем она заслужила право спать с красавцем. Катерина остановилась, подняла плоский камешек и ловко бросила в воду; ее «блинчик» подскакивал на поверхности воды шесть… семь раз.

– Когда вы этому научились? – изумленно спросил Хьюик.

– Мы с братом, бывало, соревновались в детстве. Ему ни разу не удалось меня победить.

Вдруг она что-то подняла с земли, сжала в руке.

– Что там?

Она чуть приоткрыла руки, и Хьюик увидел в них лягушонка.

– Поцелуйте его, – поддразнил Хьюик Катерину, – может быть, он превратится в прекрасного принца!

– У меня уже есть прекрасный принц, – засмеялась она, выпуская лягушонка.

Тот поскакал к кромке воды. Хьюик видел, как она одержима любовью. Лучше бы она не так сильно любила своего мужа; он чувствовал, как мало-помалу теряет ее. И потом, Сеймур терпеть не мог, когда Катерина оставалась наедине с другим мужчиной, даже со своим врачом. Вот почему они теперь гуляют вместе только тогда, когда Сеймур при дворе.

– Разве вам нравится, что он запрещает вам оставаться наедине с мужчинами? – спросил Хьюик.

– Что мне может не нравиться – его ревность? Что вы!

– Я бы такого не потерпел!

– Но как вы не понимаете, – чуть насмешливо произнесла она. – Ревность – доказательство его любви.

– Я едва ли представляю для него угрозу.

И они дружно расхохотались.

– Он не очень восприимчив к таким вещам, – заметила она, что вызвало еще один взрыв хохота. – Ему трудно представить, чтобы другой мужчина не желал того, что принадлежит ему.

В этом она вся, она не щадила и себя. Приятно было видеть Катерину такой беззаботной, такой похожей на себя прежнюю, несмотря на нового мужа. Хьюик не любил Сеймура; он с удивлением понимал, что ревнует. Он знавал многих мужчин, в том числе и таких, как Сеймур. Сеймур и ему подобные стремятся не любить, но быть любимыми, и более того, быть любимыми больше всех на свете.

– Вам здесь нравится? – спросил он.

– Да, Хьюик. По-моему, я счастлива вдали от двора и всех его… – Она неопределенно махнула рукой, не договорив. Хьюик прекрасно понимал, что она имеет в виду.

– Вашу книгу передают там из рук в руки. Гордитесь! У книгопродавца не осталось ни одного экземпляра; все хотят получить вашу книгу.

Она наклонилась, подобрала с земли веточку и бросила ее Крепышу.

– Прикажу издателю напечатать еще несколько штук.

Хьюик заметил ее равнодушие. Прежний огонь, что горел в ней так сильно, как будто погас. Какое-то время они шли молча. Хьюик сорвал веточку розмарина, растер ее между пальцами, поднес к лицу, вдохнул терпкий аромат. Интересно, часто ли она вспоминает смерть Генриха Восьмого? Вспоминает ли, о чем просила Хьюика, дойдя до отчаяния? Давят ли воспоминания на ее совесть? Он не задавал ей вопросов. Все в прошлом; темная тайна, которую невозможно выразить словами, предана забвению. Страшная тайна объединяет только их, и Сеймур тут ни при чем. Дождь усиливался, он шуршал в листве над их головами.