Мишель Моран - Последняя принцесса Индии

У меня в помине не было ничего из шелка. Только две новые курты и джути, которые были папе по карману.

– Нет.

– А-а-а, – с наигранной непринужденностью произнесла Кахини. – Что ж, наверняка другие одолжат тебе вещи, пока ты не сможешь купить себе одежду получше.

В животе у меня образовался тугой комок. Я подумала о том, сколько может стоить шелк.

– Какое отношение шелк имеет к смирению?

– Никакого, но мы не можем расхаживать по дворцу в одежде, приличествующей разве что походу на деревенский базар. Рани позволительно одеваться скромно, потому что она – рани. А мы – простая прислуга, – произнесла Кахини, в голосе которой появились жесткие нотки. – А теперь я покажу тебе майдан.

Она поднялась с кровати. Я последовала за ней в открытый дворик. Множество ярких растений, подобно переливающемуся всеми цветами радуги водопаду, свисали вниз из каменных чаш. Фонтан мелодично плескался под солнцем. Но я не позволила себе отвлечься и сосредоточилась на том, что говорит мне Кахини. Мы свернули на узкую аллею. Люди, встречавшиеся нам на пути, уважительно сжимали свои руки в намасте, но моя провожатая в большинстве случаев не обращала на них ни малейшего внимания.

– Завтра, – говорила она, пока мы шли, – ты будешь присутствовать на нашей тренировке. Будет большой ошибкой выглядеть излишне самоуверенной, когда тебя попросят продемонстрировать то, что ты умеешь. Помни: смирение во всем.

– Как можно проявить смирение, когда стреляешь из лука?

– Не сразу принять предложение присоединиться к нам, а когда Сундари-джи будет настаивать, можешь сказать, что твоего мастерства недостаточно.

Я была благодарна Кахини за то, что она вызвалась меня проводить. Вряд ли другие женщины стали бы утруждать себя, давая столько советов.

– А раджа присутствует на тренировках?

– Гангадар-джи, – назвала она правителя по имени, – нет. Он будет в театре.

Мы вышли на большое, поросшее травой поле. Кахини остановилась.

– Майдан, – объяснила она.

С одной стороны его ограничивал мощенный плитами внутренний дворик, с другой – бараки, в которых, как я впоследствии узнала, квартировали воины раджи. Здесь мне предначертано судьбой доказать пригодность стать одной из дурга-дала, изменить свою жизнь и жизнь Ануджи к лучшему.

– Насмотрелась? – спросила Кахини. – Скоро пойдет дождь.

Я подняла голову. Прежде голубое небо и впрямь заволокли тучи. Теперь мне казалось почти невероятным, что несколько часов назад я стояла во дворе дома отца. Впрочем, мое путешествие на этом не закончилось. Мне еще предстояло встретиться с рани.

Я последовала за Кахини. От майдана до Панч-Махала идти было недолго. Когда мы добрались до внутреннего дворика, моя проводница остановилась и поправила складки дупатты. Я стояла и смотрела на камни у меня под ногами. У них был мягкий цвет отшлифованного тикового дерева. В моей деревне даже в храме бога Шивы не было таких великолепных полов.

Как только мы вернулись в зал рани, Сундари сообщила мне, что госпожа чувствует себя неважно, поэтому в зал, где собирается дурбар, она сегодня не пойдет. Кахини одарила меня многозначительным взглядом, а затем опустилась на одну из подушек, разложенных вокруг фонтана. Когда Сундари ушла, я осталась стоять, наблюдая за женщинами. Четверо играли в пачиси [47], двое – в шахматы. Симпатичная девушка лет девятнадцати-двадцати с чистым лицом овальной формы жестом пригласила меня присесть к ней в уголке.

– Когда я приехала сюда, в первый день мне так же все вокруг казалось внове, – сказала она мне.

– Ты не из Джханси?

– А разве Кахини тебе не сказала? – удивилась девушка. – Мне казалось, что она первым делом расскажет тебе об этом. Я из далитов. Прежде жила в куда меньшей деревушке, чем твоя. Меня зовут Джхалкари.

Вы, полагаю, помните, что все люди в Индии делятся на четыре варны: брамины, кшатрии, вайшьи и шудры. Ниже всех этих каст, настолько низко, что о них не принято даже говорить, находятся далиты, они же неприкасаемые. Далиты рождаются на свет, чтобы заниматься работой, считающейся духовно нечистой. Это может быть как чистка выгребных ям, так и подготовка покойников к погребальному костру. Можно прожить всю жизнь, даже слова не сказав далиту. Теперь же я сидела на одной с ней подушке и разговаривала… Нет, в Барва-Сагаре мне никто не поверит. Я едва смела дышать, боясь, что воздух, который я вдыхаю, «запятнан» неприкасаемой.

Теперь я понимаю, что все это просто смешно, но вы должны понять, что в Индии такой порядок вещей длился на протяжении тысячелетий, со времени, когда была написана «Пуруша-сукта». В этом гимне излагается концепция каст. Далиты окутаны множеством суеверий. Многие считают, что под воздействием взгляда неприкасаемых киснет молоко. Дотронуться до далита – все равно что запачкаться. Разговаривать с ними – значит совершить неугодный богам поступок. Человек не становится далитом. Неприкасаемыми рождаются. Это наказание за чудовищные поступки, которые были совершены в прежней жизни. Все это часть самсары , беспрерывно вращающегося кармического колеса.

Вы, без сомнения, слышали о знаменитом Лао-цзы [48], который жил полтора тысячелетия назад в соседнем с нами Китае. Он писал: «Следи за своими мыслями, ибо они становятся словами. Следи за своими словами, ибо они становятся твоими действиями. Следи за своими действиями, ибо они становятся твоими привычками. Следи за своими привычками, ибо они становятся твоим характером. Следи за своим характером, ибо он становится твоей судьбой». Поскольку большинство индусов свято верят в судьбу, неудивительно, что они считают, будто бы далиты заслуживают то отчаянное положение, в котором очутились. Их прошлые действия определили их характер, что в свою очередь определило их теперешнюю судьбу.

Конечно, кое-кто считает все это полнейшим вздором. Рани Джханси была из их числа. Впоследствии, узнав ее лучше, я поняла, что рани считает разделение общества на касты неправильным. Это все равно что делить на касты части одного и того же дерева, а потом притворяться, будто бы листья лучше ствола. Как листья могут существовать без ствола, а ствол – без листьев? [49]

– Карма, конечно, существует, – однажды заявила рани в моем присутствии. – Лао-цзы прав. Вот только наказание за наши плохие поступки в предыдущей жизни имеет не внешнюю, а внутреннюю форму. Мы сами себя наказываем, принимая неправильные решения.

В то время, однако, сидя рядом с Джхалкари, я еще понятия не имела, кто такой Лао-цзы, и ни разу не общалась с рани на духовные темы. Тогда меня удивляло то обстоятельство, что никто в зале рани не выявляет своего осуждения при виде меня и Джхалкари, сидящих на одной подушке.