Мишель Моран - Последняя принцесса Индии

Брови Сундари взмыли вверх подобно двум испуганным птицам.

– Чтобы собрать деньги на приданое, осталось очень мало времени.

Женщина протянула руку и отвела в сторону занавесь. Мы вошли в огромное помещение. Ничего более просторного я в своей жизни не видела. Потолок покрывала резьба по дереву. Окрашен он был в золото, а вот стены, на вид очень гладкие, сверкали, словно отполированная скорлупа яиц. Посередине мелодично журчал фонтан, а вокруг него было разложено не меньше дюжины желтых подушек, на которых восседали женщины в элегантных ангаркхах. Таких пышных нарядов мне тоже не доводилось видеть. Вместо простых одеяний длиной до колен, вроде той ангаркхи, что была на мне, эти женщины красовались в свободных одеждах из шелка, тщательно завязанных на талии поясами. От меня пахло пылью и лошадьми, от них – жасмином и розами. При виде нас они поднялись со своих мест. Их было семеро.

Сундари, по-видимому, тоже посчитала. Лицо ее нахмурилось.

– Где Кахини?

– В саду, – сказала самая низенькая из девушек.

У нее было округлое, светящееся, словно жемчужина, лицо. Одета она была в красивую золотисто-фиолетовую ангаркху.

– Моти, прошу тебя, приведи ее в зал рани.

Девушка удалилась, а я задалась вопросом, это ее настоящее имя или же прозвище, ибо «моти» с хинди переводится одновременно как «жемчужина» и «пышка».

Тем временем другие женщины обступили меня.

– Это Сита Бхосале из Барва-Сагара, – представила меня Сундари. – Надеюсь, что вы будете относиться к ней так же, как и к тем из вас, кто родился в городе.

– Ты правда из деревни? – поинтересовалась одна из женщин.

– Мы слышали, что ты говоришь по-английски, – сказала другая.

Все заговорили одновременно. У меня просто не было времени ответить хотя бы на один из вопросов. Вскоре из сада вернулись Моти и Кахини. Все вдруг замолчали. Кахини обладала поразительной красотой. Никогда прежде мне не доводилось видеть настолько утонченных черт лица, отличавшихся идеальной правильностью и выразительностью, словно изваянных из алебастра. Девушка была одета в голубую шелковую ангаркху и облегающие ноги чуридары. Одежда ее была украшена вышитыми серебряной нитью цветками лотоса. Темные волосы были заплетены в четыре косы, соединенные под конец вместе. На щиколотках и запястьях позвякивали маленькие серебряные колокольчики. На шее висело ожерелье из бирюзы и серебра тонкой работы.

– Значит, ты новая телохранительница, – сказала она бесстрастным голосом, в котором не было ни радушия, ни неприязни.

Просто пустой сосуд, ждущий, когда его наполнят.

– Это Сита Бхосале из Барва-Сагара, – еще раз представила меня Сундари. – Одна из вас должна показать Сите дургавас, а потом проводить на майдан. Кто желает?

– Я, – вызвалась Кахини.

Наступила многозначительная тишина, словно никто от нее такого не ожидал.

– Хорошо, – поколебавшись, произнесла Сундари.

Другие женщины немедленно отступили. Я подумала, что Кахини, возможно, находится здесь на особом положении.

– Иди за мной, – улыбнувшись, сказала она.

Женщины перед нами расступились. Я последовала за Кахини из зала рани в длинный коридор, стены которого были украшены фресками с изображениями птиц. Художник постарался изобразить каждую птицу в свойственной ей среде обитания. Там были павлины, расхаживающие по мощенному мрамором внутреннему дворику, и белые цапли, которые бродили по озерному мелководью.

– Сначала мы пойдем в дургавас, – сказала Кахини, но потом замерла, остановившись под фреской цапли. – Ты знаешь, что такое дургавас?

Я отрицательно покачала головой и ощутила, как к моему лицу прилила кровь.

– Никто тебе не рассказал, как живут телохранительницы?

Уверена, если бы корни моих волос могли покраснеть, они обязательно покраснели бы.

– В моей деревне люди мало знают о Джханси.

– Понятно, – с жалостью в голосе произнесла Кахини. – Из какой ты деревни? Я не расслышала Сундари.

– Из Барва-Сагара.

– Это на севере?

– Нет, на юге отсюда.

Ее улыбка была настолько мимолетной, что, возможно, мне только почудилось, что девушка улыбнулась.

– Ладно. Дургавас – это всего лишь спальня с десятью кроватями. Наши служанки спят за дверями этой комнаты на полу.

– Бывшие члены дурга-дала? – спросила я, повторяя то, что услышала от Сундари.

– Да. Хотя та, которая выбьется в командирши, получает небольшое поместье и приличное содержание.

– Значит, когда Сундари-джи уйдет на покой, ей подарят поместье?

– Да, как и той, которая займет ее место, – ответила Кахини и, остановившись перед завешенным тканью дверным проемом, добавила, глядя мне в глаза: – Мы все боремся за одно и то же.

– А как рани выбирает ту, что станет начальницей над остальными?

Кахини позволила себе широко улыбнуться. Ряд идеально белых зубов сверкнул на фоне красных губ.

– Ищет смиренных.

Раздвинув занавесь, она вошла в комнату.

Десять массивных деревянных кроватей с ворсистыми матрасами выстроились вдоль украшенных фресками стен дургаваса. Я последовала за Кахини. Девушка остановилась у последней в ряду кровати. Я нагнулась и прикоснулась к ней. Ложе, достойное махараджи.

– Уверена, что ты никогда прежде не видела кровати, – сказала Кахини.

– Дома я спала на чарпае.

– Ну… ты будешь очень удивлена, когда увидишь зал, где проводят дурбар. Впрочем, весьма сомневаюсь, что сегодня ты там побываешь. Рани на этой неделе вообще никуда не ходит. Большую часть дня она молится Дурге, чтобы не заболеть. Это плохо. Вскоре, боюсь, она растолстеет, как хавронья, и вообще не сможет никуда ходить.

От удивления я зажала себе рукой рот. Я никогда не слышала, чтобы о беременной женщине отзывались таким образом, особенно если она – рани Джханси.

– О-о-о… Не притворяйся сконфуженной. Это правда. Я откровенно сказала рани об этом.

– И она не рассердилась?

– Возможно, немного, но рани ценит честность.

– И смирение? – предположила я.

– Да.

Кахини уселась на кровать. Следуя ее примеру, я попыталась сохранить такую же непринужденность и грацию.

– Честность – одна из важнейших черт характера нашей рани. Всегда обращай внимание на то, что на ней надето. – Девушка заметно понизила голос, как будто собиралась сообщить мне ужасный секрет. – Из украшений она обычно носит лишь простые бусы и жемчужные сережки.

– А что она в таком случае думает о твоих драгоценностях?

Кахини отстранилась, чтобы лучше меня разглядеть.

– Только рани может позволить себе проявлять смирение и скромность в своей одежде, нам же полагается проявлять их в своих поступках. Как ты, надеюсь, заметила, все женщины в зале рани одеты в шелковые сари. – Взгляд ее переместился на мой старый дорожный сундук с потемневшими от времени серебряными запорами. – У тебя там, надеюсь, есть парочка?