Мишель Моран - Последняя принцесса Индии

Я чувствовала на себе взгляды всех присутствующих, которые неотрывно следили за тем, как я посылаю одну, вторую, третью стрелу в мишень. Я слышала, как женщины позади восторженно закричали, когда последняя стрела расщепила древко первой, вонзившейся в мишень. Я должна признать, что почувствовала тогда прилив самодовольства. Мне ужасно хотелось увидеть выражение на лице дивана. Но я, повернувшись, лишь скромно потупила взор и положила оружие перед ним.

– Пистолет, – распорядился он.

По тому, как звучал его голос, не было возможности определить, доволен диван или просто скучает.

Меня по-быстрому проверили на владение всеми оставшимися видами оружия. Уверена, что все присутствующие смотрели на меня с толикой восхищения, ибо до этого все они знали о существовании девочки Ситы, но никто понятия не имел, что есть на свете воительница Сита. Наступило время для разговора. Я была готова. Я заняла свое место между отцом и Шиваджи. Я стояла перед диваном, ожидая вопросов, но посланец рани хранил молчание. Когда я рискнула взглянуть ему в лицо, то не смогла ничего понять. Он доволен или нет? Почему приехавшие с ним люди тоже молчат и только переминаются с ноги на ногу, стоя под палящими лучами солнца?

– Скажи мне, – наконец произнес диван. – Эти ли мужчины готовили тебя к тому, чтобы стать телохранительницей Ее Высочества в дурга-дале?

– Да, диван-джи, пита-джи и наш сосед, многоуважаемый Шиваджи.

– Повтори это по-английски.

Я сделала так, как велел диван. Судя по всему, он остался доволен.

– Ты умрешь за рани? – вдруг спросил он.

– Да.

– Ты предпочитаешь лук и стрелы?

– Да.

– Кому ты будешь верна во дворце Джханси, если тебя завтра туда увезут?

Мое сердце екнуло в груди. Шиваджи хорошо подготовил меня к собеседованию.

– Рани, – ответила я.

Диван поднес трубку ко рту и вдохнул табачный дым. Выдохнув, мужчина щелкнул пальцами. К нему подошли трое слуг. У двоих глаза были подведены сурьмой. Головы их были повязаны женскими дупаттами. Кое-кто из мужчин дивана рассмеялся, но никто из деревенских даже не улыбнулся. Я знала, что сейчас все они думают о том, не ходят ли мужчины в Джханси вот таким образом – одетые как женщины, с колокольчиками на лодыжках и браслетами-кольцами на запястьях.

– Однажды, – произнес диван, и я поняла, что проверка продолжается, – ты окажешься в одной комнате с рани Джханси.

Один из мужчин, повязанный дупаттой, выступил вперед и занял свободное место между мной и диваном. Мужчины вокруг него снова рассмеялись.

– В той же комнате находится мать махараджи.

Второй мужчина в одежде женщины присоединился к первому и слегка поклонился.

– Я тоже нахожусь там.

Последний мужчина в огромном желтом тюрбане, похожем на тюрбан дивана, тоже выступил вперед, стараясь придать себе горделивую важность.

– Вдруг чужак проникает во дворец!

Слуга, одетый во все черное, на которого я прежде не обратила внимания, прыгнул в середину их живописной группки. Все трое слуг притворились испуганными.

– В комнате есть только один пистолет для защиты, – произнес диван. – Кому ты его дашь?

По внутреннему дворику прошелестел шепот. Слуги дивана переглянулись, они уже слышали этот вопрос раньше. Очевидным ответом было отдать его рани, но… Как насчет матери махараджи? Разве она не самая важная персона в комнате? Или отдать оружие дивану? Наверняка он считает себя достойным чести защитить семью своего повелителя.

Уже почти настал полдень. Солнце высоко стояло на небосклоне. Пот начал стекать ручейками у меня по спине. Я окинула взглядом деревенских. Они потягивали из глиняных пиал сок манго. Им было все равно, постигнет меня удача или неудача. Я стала для них сегодня всего лишь развлечением. Рядом со мной кашлянул Шиваджи. Он нервничал. Внезапно я поняла почему… Диван неправильно сориентировал меня, задав этот вопрос.

– Никому я не стану отдавать пистолет, – сказала я.

По двору разнесся удивленный шепот.

Диван подался вперед на своей подушке.

– Почему?

– Пистолет останется у меня.

Краем глаза я видела, как деревенские качают головами, но слуги дивана хранили молчание.

– Ты не отдашь его рани? – спросил диван.

– Нет.

Он опустил руку с трубкой. Теперь в его глазах светился истинный интерес.

– Объясни.

– Зачем ей пистолет, если это мой долг – защитить рани? Разве не для этого я нахожусь в комнате?

Диван откинулся назад на подушку и улыбнулся.

– Сита Бхосале из Барва-Сагара, – произнес он, – приготовься. Завтра на рассвете ты едешь со мной в Джханси.

Еще до рассвета мы совершили краткую пуджу. Папа подарил мне четыре новые ангаркхи и две пары нагр. Тетя положила одежду в резной деревянный сундук, который я должна была взять с собой в дорогу. Внезапно слезы навернулись мне на глаза и я чуть не расплакалась. Что, если пройдут долгие годы, прежде чем я снова приеду в Барва-Сагар? А может, рани вообще не разрешает дургаваси видеться со своими семьями? Никто мне не рассказывал, как живется в Джханси. От деревни до города – день пути. Даже папа, который во время своей молодости побывал в Бирме, ни разу не был во дворце раджи.

Я встала перед ликом Дурги. Каждого, кто находился сейчас в комнате, обуревали разные чувства: тетя и ее муж улыбались с надеждой, светящейся в их глазах, папа был грустен и горд, а сестра выглядела потерянной.

Отец пересек комнату и взял меня за руку. Некоторое время мы просто стояли и держались за руки. Затем он раскрыл мою ладонь и «написал»: «Я буду очень скучать по тебе, Сита, но я тобой горжусь».

Он прижал мою ладонь к своей груди, потом прикоснулся к медальону, вырезанному для меня, и произнес:

– Как бамбук. Клонись, но не ломайся.

Слуга дивана постучал в дверь нашего дома. Затем он объявил, что лошадь для меня оседлана. Как и предрекла бабка, я поскачу в Джханси с саблей на боку. Пурда теперь мне не указ.

– Не уезжай! Пожалуйста, не уезжай!

Ануджа бросилась ко мне и обняла меня за талию, когда слуги вынесли мой деревянный сундук и погрузили на повозку, запряженную волами.

Я взглянула на бабку. На ее губах играла странная улыбка. Затем она рассмеялась.

– Ты же не думала, что она вечно будет с тобой? – произнесла бабка. – Сита верна только себе.

– Ануджа, не слушай ее, – сказала я. – Я вернусь раньше, чем ты думаешь.

– Когда?

– Не знаю, но обещаю.

Мы вышли во двор. Слуги дивана наблюдали за тем, как я сажусь на серую в яблоках лошадь, оседланную английским седлом. Павлины разбежались в стороны, когда лошадь фыркнула и принялась гарцевать на месте.

– Можно еще задержаться на день? – взмолилась Ануджа.

Слуги дивана улыбнулись. Наверняка сейчас они думали о собственных дочерях, но на лице самого дивана, как мне показалось, застыло неудовольствие.