Мишель Моран - Последняя принцесса Индии

Для того времени было большой редкостью, чтобы и свекор, и отец женщины высказались против сати. Но в случае с Авани произошло именно так. Конечно, отныне она больше не могла выйти замуж, все радости брака теперь стали для нее недоступны, но по крайней мере молодая женщина осталась жива.

Не сказать, чтобы она совсем избежала своей жестокой участи.

Много лет спустя я узнала от отца, что ни одна из семей в Барва-Сагаре, за исключением нашей, не согласилась принять Авани к себе в услужение. Это был единственный случай, когда бабушка проявила великодушие. Скорее всего, это объяснялось тем, что в свое время, когда бабушка овдовела, ее тоже спасли от пламени погребального костра. Куда идти женщине, которую отказывается принять обратно собственная семья? Где ей найти работу, если никто не нанимает ее в услужение?

Тогда я еще не знала ответов на эти вопросы. Помню, как я стояла и любовалась работой Авани. Ее темная коса моталась из стороны в сторону, пока она зажигала светильники. Янтарный отсвет огоньков играл на ее коже. Авани была очень женственной, и мне казалось, что я никогда не стану такой. К тому же она была опытной женщиной, и ее опыт виделся мне, ребенку, недосягаемо далеким.

– Думаете, еще долго? – спросила я.

Авани опустила руку с зажатым в ней кувшинчиком, наполненным горчичным маслом. На ее лице застыло задумчивое выражение.

– Не знаю. У меня нет детей.

Мне следовало молча кивнуть и удалиться к себе в комнату, но я была обычной девятилетней девочкой и порой вела себя крайне беспечно.

– Почему? Дади-джи говорит, что все женщины хотят детей.

Уголки ее рта опустились.

– К сожалению, мой муж скончался шесть лет назад.

На Авани было надето такое же белое сари вдовы, как и на бабушке, но до этого мне не приходило на ум, что для того, чтобы иметь детей, надо сперва обзавестись мужем.

Заметив мое смущение, Авани пересекла коридор и взяла мою ручку в свою ладонь.

– Не волнуйся. Вскоре все закончится.

В золотистом сиянии светильников она стала похожа на Лакшми, богиню богатства и красоты.

Но крики мамы не смолкали в течение двух дней. На вторую ночь тетя возвратилась к себе домой, подчинившись воле своего супруга. Он решил, что жена и так у нас задержалась.

– Сита, – обратилась ко мне тетя, стоя на пороге перед тем, как покинуть наш дом.

Голос ее был таким же низким, как грозовые тучи, ползущие по небу.

– Береги маму. Делай то, что говорит повитуха. Не задавай лишних вопросов.

– Эша-Маси, а вы не можете остаться еще на одну ночь?

– Извини, Сита.

Ее глаза наполнились слезами. Она не хотела покидать нас.

– Если я смогу, то приду в гости на следующей неделе.

Отец шел рядом с ее паланкином. Он проводил Эшу-Маси до дома ее мужа, стоявшего на противоположном конце Барва-Сагара. Я смотрела им вслед. Когда паланкин скрылся из виду, я почувствовала, что позади меня стоит бабушка. Так человек ощущает присутствие животного, от которого исходит угроза. Она схватила меня за плечо.

– Ступай в комнату матери и не выходи оттуда, пока она не родит.

Если бы бабушка приказала мне сделать что-нибудь другое, что угодно, но другое, я бы с радостью подчинилась, но от мысли, что придется идти в темную душную комнату, у меня перехватило дыхание и защемило в груди.

– А если что-то случится, вы придете, дади-джи?

Лицо бабушки, словно вырезанное из тика, оставалось невозмутимым. Я однажды «сказала» об этом отцу. Вместо того чтобы отчитать меня, он рассмеялся. Потом я «заявила» ему, что мамино лицо сделано из кедра. Эта древесина мягче, и по ней легче работать резцу. Его же лицо – кипарисовое. Папа немного растерялся. Он знал, что я не могла видеть кипарисовое дерево. Я напомнила ему, что Грумио из «Укрощения строптивой» у Шекспира говорит, что хранит свои самые дорогие вещи в сундуках из кипариса.

«Ты самая большая моя ценность».

Отец выглядел озадаченным, словно то, что я ему сообщила, было верхом оригинальности.

На следующий день после нашего «разговора» я нашла у себя на кровати книгу. Она, должно быть, стоила немалых денег. На кожаном переплете я увидела тисненое изображение Сарасвати, нашей богини искусств. Страницы были тщательно разрезаны и оказались совершенно чистыми.

«Конечно, они пустые, Сита. Они твои».

В уголках папиных глаз лучились морщинки. Ему с трудом удавалось не расхохотаться.

Я не понимала.

«Чтобы записывать свои мысли. В Англии это зовется дневником, – чертил он пальцем у меня на ладони. – Ты очень умная девочка».

Я бы меньше удивилась, если бы отец подарил мне слона и сказал, что я должна его дрессировать.

«Возможно, никто, кроме твоих детей, не сможет прочесть этого, – продолжил «писать» отец, – но ты калакар , Сита».

На хинди это значит «человек искусства». Это была самая большая похвала, которую я слышала из уст отца.

Я вспомнила эти слова, когда шла по коридору к спальне матери. Но какой прок быть калакаром ? У меня нет настоящего ремесла, как у повитухи или отца. Я постучала в дверь. Даже перед ней, казалось, нос улавливал запах пота.

– А где твоя бабушка? – отворив дверь, спросила повитуха.

– Она сказала, чтобы я отсюда не выходила до тех пор, пока мама не родит.

Морщины на лбу старухи как будто стали резче, но она ничего не ответила на мои слова. Я закрыла за собой дверь и приблизилась к чарпае, деревянной кровати, состоящей из рамы, на которую натянуты веревки. Мама посмотрела на меня, и я протянула ей руку, но у нее не хватило сил сжать мои пальцы.

– Сита, – тихо произнесла мама.

Ее красивое лицо было искажено от боли. Белая простыня, которой она была укрыта, липла к мокрой коже.

– Дитя не хочет выходить. Где твоя бабушка?

Повитуха бросила на меня строгий взгляд, давая понять, чтобы я помалкивала, она и сама справится.

– Пошла молиться, – ответила старуха. – Тужьтесь.

Мамина коса лежала на подушке, словно длинная черная змея, свернувшаяся кольцами на кровати и собирающаяся задушить маму своим телом. Я стояла у кровати и выполняла то, что приказывала мне повитуха. Когда требовалась горячая вода, я ее подносила. Когда надо было помочь натереть мамин живот маслом энотеры, я помогала.

Когда мамино дыхание затруднилось, повитуха повернулась ко мне и сказала:

– Приведи бабушку.

Я стояла в нерешительности.

– Быстро! – велела повитуха. – Дитя без помощи лекаря на свет не родится.

Развернувшись, я побежала в молельную комнату для совершения пуджи , где стоял алтарь и статуи богов. Я думала застать ее там молящейся, но на самом деле бабушка сидела в кухне и ела чапати [20].

– Дади-джи, повитуха сказала, чтобы вы пришли.

Она положила чапати на стол.