Александр Артищев - Гибель Византии

Санджак-беи пришпорили лошадей и помчались на фланги, скликая конницу на подмогу. Но и тимариоты не устрашили мятежников. Подобно ежу ощетинившись копьями со всех сторон, полк стоял, не шелохнувшись, готовый отразить любую атаку. Как бы ожидая сигнала к началу боя, противники некоторое время караулили друг друга, затем предводители войнуков решились на переговоры.

Передняя шеренга солдат зашевелилась и расступилась в стороны, пропуская вперед трех воинов, двое из которых щитами прикрывали с боков парламентера. Приблизившись на расстояние громкого голоса, войнук, по-видимому один из тех, кто в первую очередь угодил бы в руки палача, внятно заговорил по турецки:

— Не доводи нас до крайности, бей. Позволь нам с миром удалиться в свои селения. Не растрачивай гнев понапрасну: товарищей и братьев своих на смерть мы никогда не отдадим.

— Говори еще, — потребовал паша.

— Византийцы не делали нам ничего дурного. Зачем же нам умирать, как баранам на бойне? Это не наша война. Так пусть же воюет тот, кто хочет нагреть на ней свои руки.

— Это всё?

— Да. Мы не желаем драки. Но если нас вынудят идти против нашей воли, крови прольется много.

Караджа-бей поласкал свою бородку.

— Как твое имя, храбрец?

— Зачем тебе знать, паша? Говорю не я один: мои слова — слова всех наших воинов.

— Так ли это?

Караджа-бей ухмыльнулся и обращаясь к мятежному полку, вновь поднял голос:

— Значит вы, все как один, боитесь смерти в бою?

— Страшиться и не желать — не одно и то же, — возразил парламентер.

Из глубины построения войнуков молодой задорный голос выкрикнул:

— Проваливай сам в свой мусульманский рай, нечестивый!

Санджак-беи выжидающе смотрели на пашу, но тот молчал, не желая принимать скорого решения. Он уже понял, что совершил грубую ошибку: нельзя было требовать и ожидать от крепких духом и к тому же вооруженных людей покорства перед наказанием. Устрашение надо было начинать со слабых и колеблющихся, они безропотно выдали бы зачинщиков на расправу. Лишь затем, приведя к полному усмирению один из полков и имея таким образом наглядный пример для всех прочих, можно было приступать к другим бунтовщикам.

Бей досадливо поморщился: ошибку легче совершить, чем исправить. Только здесь и сейчас он в полной мере оценил некогда сказанные ему визирем слова: «Наихрабрейший солдат — это тот, кто не только не боится пасть в сражении, но и не примет безропотно смерть от рук палача».

Медлить становилось опасным, выжидание только взбодряло войнуков. Еще немного — и уверенные в слабости и душевном смятении противника, они могут выдвинуть новые требования или, что еще хуже, атаковать тимариотов и пробиваться к стенам Константинополя, чтобы перейти на сторону врага. В разгроме мятежников паша не сомневался, однако начав бой с бунтовщиками, он неминуемо совершит новую ошибку, непростительнее первой. Истребить в вооруженной схватке целый полк своих же солдат, да еще и на виду у всего остального войска — невелика честь для полководца.

«Уклонившись от нежелательного сражения, можно наполовину, а то и полностью выиграть его», — вновь припомнились ему рассуждения визиря.

Паша принял единственно верное на данный момент решение.

— Слушай и запоминай мои слова, христианин. В своих требованиях ты залетел слишком высоко: распустить вас по домам имеет право лишь султан. Пугать же меня большой кровью смешно: на своем веку я повидал ее достаточно. Уходить вам все равно некуда — не успеете сделать и ста шагов, как мои лучники перестреляют вас, как зайцев. А конница втопчет ваши кости глубоко в землю. Ты понял меня? Вам не уйти отсюда, пока стены вражеской столицы не падут.

— Что ж, нам остается только смерть, — согласился войнук.

— Не торопись, — покачал головой паша. — Я предлагаю тебе сделку. Ты без лишнего шума уводишь воинов обратно в лагерь, дав предварительно клятву не сеять смуты среди остальных, а я за это обещаю не посылать этот полк на штурм до тех пор, пока более отважные не овладеют стенами. Но тогда военная добыча разделится без вас.

Парламентер ответил не сразу. Паша без труда читал на его лице борьбу недоверия с желанием спасти себя и других от расправы.

— Нам нет дела до чужого имущества, — наконец выговорил тот. — Но насчет всего остального я должен посоветоваться с собратьями по оружию.

Паша ухмыльнулся и перекинулся взглядом с ближайшим санджак-беем. Ему ли, владетелю миллионов людей, не знать какое решение примут бунтовщики? Чувство самосохранения довлеет над всеми остальными чувствами, как бы они сильны не были: ненависть, любовь, месть и алчность — всё это ничто по сравнению с непреодолимым желанием жить. Самое ценное, чем обладает человек со дня своего появления на свет — это жизнь. И менее всего, как бы храбр и отчаян он не был, готов поступиться своим наиважнейшим достоянием.

Через недолгий промежуток времени войнуки перестроили свои ряды и угрюмо косясь в сторону тимариотов, размеренным шагом вернулись в лагерь.

Трактир находился на самой окраине Галаты. Из-за близости опорной точки караула, он пользовался популярностью среди солдат городского гарнизона. Его стены и двери носили следы бесчисленных попоек и драк, но так как вечер еще не наступил, трактир, подобно прочим увеселительным заведениям был погружен в сонное оцепенение.

Маленькое помещение пропахло запахами дешевой стряпни и пива. Солнечный свет с трудом протискивался сквозь мутные, засиженные мухами слюдяные окошки, скупо освещая грубо сколоченные столы и табуреты, покрытый не первой свежести опилками пол, и тёмную, в разводах от пролитого пива стойку. Хозяин заведения, над широкими плечами которого куце возвышалась несоразмерно маленькая голова с глубоко посаженными глазами и перебитым носом, хмуро вытирал руки некогда белым, но сейчас неопрятным полотенцем. Его объемистый живот покоился на стойке, обтянутый кожаным фартуком с карманами по бокам.

Несколько человек, по одиночке или попарно сидящие за столами, не сводили взглядов со своих полупустых кружек. Пиво, дешевое и невкусное, уже кончалось, темы для разговоров исчерпались давно, но посетители вставать не торопились. Им незачем и некуда было спешить. И потому они упорно, как бы желая измором взять соседа, продолжали сидеть, время от времени отхлебывая из кружек и произнося пустые, ничего не значащие фразы.

Входная дверь натужно заскрипела, пропуская вовнутрь еще одного посетителя. Завсегдатаи трактира дружно подняли головы, смерили вошедшего пристальными взглядами, затем разочарованно отвели их в стороны: от новоприбывшего едва ли можно было ожидать бесплатного угощения или хотя бы интересного рассказа. Посетитель прошел прямо к стойке и молча встал перед трактирщиком.