Александр Артищев - Гибель Византии

— Но сейчас мне нужна твоя помощь, — чуть помедлив, добавил он.

— Я слушаю, мастер.

— Среди преданных нашему делу людей необходимо найти человека, способного справиться с ответственейшим поручением. Он должен быть готов добровольно пожертвовать жизнью.

— А именно?

— Под видом перебежчика он явится в лагерь османов и убедит султана принять его. Само по себе это не должно оказаться сложной задачей: он пообещает содействие группы изменнически настроенных горожан, которые в ночь перед штурмом якобы обязуются открыть одни из крепостных ворот.

— Затем, приблизившись к Мехмеду, убьет его, — кивнул головой Алексий и поднялся на ноги.

— Мне непонятно лишь одно, мастер, — произнес он, глядя прямо в глаза Феофана. — Почему это решение пришло к тебе столь поздно?

— Видишь ли, сын мой, наивный старик до последнего дня надеялся на счастливый исход. А так как эта попытка заранее почти обречена на провал, оттягивал как мог окончательное решение. Ведь покушение, в случае неудачи, вызовет в придачу к чисто захватническим планам еще и личную месть султана. Но ты не ответил мне, можешь ли ты в течении дня найти такого человека? Оказаться в шатре султана — трудно, но возможно. Неизмеримо сложнее пронести вовнутрь оружие, чтобы тем или иным способом покончить с Мехмедом.

— Это не просто, — согласился Алексий. — Но ничего невозможного я в том не вижу.

— Ты знаешь такого человека?

— Да, мастер. Через час я буду готов.

— Ты? — голос старика дрогнул. — Ты не можешь. Ведь твоя рана еще не зажила.

— Моя рана мне не помеха. На первый же вопрос отвечу, что если и существует человек, способный осуществить покушение, то этот человек — я.

— Ты нужен мне здесь, — тихо произнес Феофан.

— Мастер, — усмехнулся Алексий, — неужели ты и впрямь полагаешь, что я могу кому-нибудь уступить право разделаться с султаном?

Феофан отвернулся к окну.

Нелегко, взрастив чужого ребенка как собственного сына, послать его затем на верную смерть. Ведь с мгновения, когда он переступит порог султанского шатра, он — мертв. Мертв, вне зависимости от успеха покушения. Но вправе ли он, Феофан, отказав своему приёмному сыну, послать на смерть другого человека? Заранее зная к тому же, что едва ли кто, кроме Алексия, сможет осуществить задуманное.

Душа старика разрывалась от горя.

— Ты не в состоянии пронести оружие в шатёр, — он отрицательно покачал головой. — Голыми же руками убить человека, окруженного свитой из опытных головорезов…. Нет, это невозможно…..

— Это моя забота, — возразил Алексий. — Дозволь мне, мастер, самому решать, что возможно, а что — нет.

— Когда я должен явиться к султану?

— Этой ночью, — старик смирился с судьбой.

— Перед уходом зайди проститься со мной.

Алексий почтительно наклонил голову.

Феофан еще долго смотрел на закрывшуюся за ним дверь. Даже когда страдание не имеет границ, нельзя распускать себя, давать волю чувствам. Что значит одна человеческая жизнь, когда речь идет о сохранении целого народа?

Алевтина приподнялась на локте, провела кончиками пальцев по лбу Романа, отбросила налипшую прядку волос. Молодой человек спал крепко. Его мускулистая грудь, чуть прикрытая пушком курчавых волос, поднималась и опускалась в такт дыханию мерно и ровно, подобно кузнечным мехам. Она смотрела на него и сердце ее сжималось в тоске и в тревоге.

Статный и красивый, знатного происхождения, по материнской линии восходящий к некогда царскому роду Кантакузинов, Роман был видным женихом в глазах многих византийских аристократок. И зависть, читаемая в их взглядах, подсказывала ей то, о чем она догадывалась сама — они с Романом пара, самим Провидением созданная друг для друга.

Но время беззаботной влюбленности прошло, и похоже, увы, безвозвратно. Часто, слишком часто в его глазах она видела тяжелую усталость, как, впрочем и у всех тех, кто изо дня в день принимал нелегкий, быть может последний в своей жизни бой. Усталость, еще не вошедшую в привычку; усталость, еще не успевшую растворить в себе прочие человеческие чувства, но уже начинающая притуплять и обесценивать их.

Поведение горожан и наемных солдат начинало заметно меняться. Гнетущая тревога находила выход во вспышках буйного веселья, а иногда и в беспричинной агрессии. Привычное мироощущение вытеснялось жаждой чувственных наслаждений. Обжорство, пьянство, похотливость, и как другая крайность — религиозное исступление, подводящее на грань языческих жертвоприношений. Люди торопились, спешили жить, зная, что истекают их может быть последние дни.

Она всем своим существом стремилась раствориться в них, разделить с ними их нелегкую ношу. Бороться, страдать и может быть, погибнуть. Но все ее порывы рассыпались в прах, когда она столкнулась с реальностью. Отец лишь поначалу препятствовал ей, стремясь оградить дочь от ужасов войны. Но потом, устав от ее просьб, все же дал свое согласие. Алевтине никогда не забыть тот пережитое ею потрясение при виде людских страданий и боли, при виде крови и истерзанной в боях плоти. Стиснув зубы, она пыталась накладывать бинты и корпию, но это не получалось у нее хорошо. Монахини, выхаживающие раненых, зачастую оттесняли ее, иногда терпеливо и участливо, иногда — с оттенком досады.

— Отойди, барышня, эта работенка не для тебя, — не раз слышала она.

И ей пришлось уйти после того, как очередное потрясение от увиденного лишило ее чувств. Настоятельница монастыря, в котором размещен был госпиталь, хотя и деликатно, но в достаточно ясных выражениях дала ей понять, что не считает нужным отвлекать опытных сиделок от страдальцев, лишь затем, чтобы приводить в сознание чрезмерно впечатлительных девиц.

— Ты лучше вместе с нами возноси молитвы, сестра, — напутствовали ее монахини. — Молись и о душах усопших, помогай их обездоленным семьям.

Да, просить у Всевышнего милосердия! Это все, что она была в силах делать.

Алевтина вскочила с кровати и не чувствуя прохлады половиц под босыми ногами, подбежала к иконе Богоматери. Опустилась на колени, вглядываясь в темный лик, почти неразличимый в в слабом, подрагивающем пламени лампады. И надолго застыла так, пытаясь подавить нарастающее смятение.

— Господь Всемогущий, Отче наш, — шептала она, молитвенно сжав на груди ладони, — Спаси, избавь нас от этой напасти.

Она непроизвольно всхлипнула.

— Сделай так, чтобы следующий день никогда не наступал.

На востоке, сквозь полуприкрытые ставни окон, белела на горизонте полоска света занимающейся зари.

— Переселение народов представляется мне процессом по большей части стихийным. И в это слово я вкладываю почти буквальный смысл. Подобно волнам от брошенного в воду камня, потоки миграции распространяются во все стороны и одна волна переселенцев нагоняет, давит, теснит предыдущую. Там, где возможность свободного продвижения ограничена естественными причинами — берега Великого океана, непроходимые горы, безводные пустыни или вечный холод северных земель — миграция останавливается или идет вспять, в обратном направлении. Если подобных причин нет, народы устремляются вперед, до тех пор, пока не иссякнет их поступательная энергия.