Александр Артищев - Гибель Византии

Тысяцкий смотрел на городские ворота и его губы против воли растягивались в улыбке. Он был счастлив и преисполнен гордыни. Еще достаточно молодой — два месяца назад минула тридцатая его зима — он не раз выделялся среди прочих блестящим полководцем, советником и другом султана, Саган-пашой. Вот и сейчас, хотя бея окружает немало проныр и хитрых льстецов, не по годам мудрый зять султана сделал правильный выбор: доверил начальнику своей охраны передать засевшим в городе гяурам повеление наместника Алллаха на земле. А еще ранее, в беседе с глазу на глаз, прозрачно намекнул об ожидающем Ибрагима великом подвиге. По словам бея, этот подвиг может закончиться смертью смельчака, но может и возвести его на вершину славы, дав титул санджак-бея в придачу к прочим милостям султана.

Ибрагим был счастлив от подобного выбора. Это правильно, так и должно быть, таков удел каждого воина. По одну сторону — почёт, богатство и власть, по другую — овеянная славой смерть в бою и последующая загробная вечная жизнь среди блаженства плотских утех.

Тысяцкий нетерпеливо пошевелился в седле.

— Кричи еще, — приказал он оруженосцу, держащему в руке древко с белым полотнищем.

Юноша повиновался. Едва ли стоящие на стенах могли разобрать приглушенные расстоянием слова, но сам вид белого флага в пояснениях не нуждался. Спустя некоторое время створы ворот чуть приоткрылись и на валу показались двое всадников. Даже издали было видно, что это воины знатного рода: на панцирях седоков блестели золотые насечки, а кони под ними были укрыты кожаными попонами с нашитыми на них металлическими пластинами.

Когда всадники приблизились, тысяцкий признал одного из них: о нем, как о непобедимом бойце, уже слагались в османском лагере легенды. Ибрагиму тут же захотелось померяться с ним силами, сбить островерхий рогатый шлем с его макушки. Но вспомнив о еще невыполненном поручении, сдержал себя.

— Кто из вас царь? — дерзко спросил он.

Византийцы переглянулись.

— Тебя послал султан? — произнес тот, чьи черты лица были непривычно мягки для воина.

— Я буду говорить только с царем! — упрямо гнул свое Ибрагим.

— Кто ты таков, что желаешь предстать перед василевсом? — лицо Кантакузина побагровело от гнева.

— Или передай послание султана, или говори, если оно должно излагаться на словах. Но не испытывай наше терпение, пока белый флаг еще служит тебе защитой.

Ибрагим подавил в себе злость. Как и всякий наглец, он знал границы, которые опасно переступать. Он молча извлек из сумы пергаментный свиток и передал его ромеям. Протостратор развернул его и углубился в чтение.

— Что предлагается нам на этот раз? — нетерпеливо спросил стратег, перегибаясь с седла.

— Суть требований осталась прежней, — ответил Палеолог.

Он дал пергаменту свернуться и пренебрежительно бросил его под копыта своего коня.

— Несмотря на недавний разгром?

— Вот именно. В целом тон предложений даже более категоричен, чем в прошлом ультиматуме.

— Вернемся в город, Димитрий. У нас не так много времени, чтобы бестолку тратить его.

Византийцы поворотили лошадей. Ибрагим растерянно смотрел им вслед.

— Какой ответ мне передать своему господину? — крикнул он димархам.

Кантакузин обернулся и попридержал коня.

— Передай ему, что если бы его мать знала, какое чудовище она порождает на свет, она свернула бы ему голову еще в колыбели.

— Что ты сказал, презренный? Я убью тебя!

Ибрагим выхватил саблю и помчался на ромея. Что произошло потом, он не сразу успел осознать. Очнувшись, он понял, что лежит на земле и перекатившись на живот, с трудом поднялся на ноги. Поискал глазами обороненную саблю, еле удержав равновесие нагнулся и поднял её.

В ста шагах от него оруженосец ловил сбежавшую лошадь. Ибрагим приложил руку к горящей огнем щеке и громко застонал. Он стонал не от боли, хотя весь правый бок онемел от удара об землю — ему на глазах воинов обоих лагерей было нанесено страшное, смываемое лишь кровью врага оскорбление. Христианин, небрежно отклонив налокотником сабельный удар, другой рукой наотмашь хватил его по лицу. Оплеуха получилась знатной — Ибрагим был выбит из седла и в падении едва не сломал себе шею.

— Не сейчас, — звенел в его ушах насмешливый голос. — Я убью тебя позже. А пока отправляйся с полученным ответом к своему хозяину.

— Я отомщу за свой позор, — шептал Ибрагим, глядя вслед удаляющимся византийцам. — Клянусь бородой Пророка, месть моя будет страшна.

К нему возвращался оруженосец, ведя под уздцы пойманного коня. Ибрагим сел в седло и пристально взглянул юноше в глаза. Тот покраснел и потупил взор.

— Я отомщу, — с тоской в голосе выкрикнул тысяцкий и что есть мочи вытянул коня плетью.

Звуки сигнальных рожков вновь подняли горожан на ноги. Без счета посылая проклятия в адрес врага (не дали даже отдохнуть и подкрепиться пищей!) защитники разобрали сложенное было оружие и разошлись по своим местам.

К уцелевшему от пожара проходу через ров вновь приближались толпы аккынджи. Перейдя на другую сторону рва, они не бросились как обычно, к стенам вверх по склону вала, а принялись издалека осыпать сруб стрелами. Заминка объяснялась просто: вскоре нестройные толпы азиатов раздались в стороны, уступая место длинной, тянущейся на протяжении целой мили счетверенной колонне солдат.

Горожане во все глаза смотрели на мерно шагающих, до зубов вооруженных воинов в роскошных одеждах и доспехах. Голову каждого из них покрывал блестящий, похожий на луковицу шлем с пышным венчиком перьев на макушке; от основания шлема спускалась на плечи мелкая кольчужная сетка для предохранения шеи от косых ударов сабли или меча; более крупная кольчуга мягко облегала тело почти до колен; грудь была защищена железной бляхой величиной с большую тарелку; ноги были обуты в красные сафьяновые сапоги, выше которых пестрели шаровары из яркой расцветки ситца; за плечами развевался в такт шагам просторный плащ зелено-красного цвета. Каждый воин держал в руке короткое копье с широким острием на конце, левый бок прикрывался круглым деревянным щитом, пёстро раскрашенным и обитым по краям железными полосами. У правого бока покачивался колчан с луком и стрелами, с пояса свисали нож и короткий меч, лезвие которого плавно загибалось вовнутрь, что делало его похожим на саблю, заточенную с обратной стороны клинка.

— Янычары! — пробежал среди защитников тревожный шепоток.

— Янычары идут!

Мало кто из горожан не был наслышан о свирепости и бесстрашии этих воинов, составляющих наиболее привилегированную часть османской армии. Сызмальства вырванные из своих семей чудовищным даже по тем жестоким временам налогом «на кровь», они воспитывались и росли в фанатичной преданности исламу и воле своих владык, турецких султанов, и со временем пополняли ряды дворцовой гвардии.