Александр Артищев - Гибель Византии

С другой стороны, стоять перед дожем и Сенатом и сбивчиво бормотать оправдания?

Голос Феофана вывел его из задумчивости.

— И все-же, — говорил византиец, — несмотря на двоедушие твоих хозяев, я передам тебе обещанные документы.

Сердце Диедо ёкнуло от радости.

— Но делаю это не из-за верности по обязательствам, нарушенным партнером. Только мой долг перед попранной, загубленной страной, ненависть к ее врагам, заставляют меня принять такое решение.

— Юстин, — обратился он к вертлявому телохранителю. — Вынеси из моей библиотеки две заготовленные шкатулки и передай их венецианцам.

Охранник поклонился и вышел. Диедо понял, что пробил его час.

— Синьор! — он приблизился к старцу, опустился на одно колено и взял в руки его худую кисть.

— Документы не самое важное — они не стоят и унции вашего мозга! Нас ждет Венеция! В гавани наготове стоит быстроходный корабль и через пять дней вы с почетом ступите на землю Республики. Вы окажетесь в окружении расторопных, надежных людей и сможете продолжать борьбу, которой посвятили всю свою жизнь. Только с помощью Венеции вы можете отомстить врагу, вернуть своему народу землю, вдохнуть жизнь….

Он осекся и повернул голову на стук: охранник опустил на пол два больших, крепко сколоченных ларца. Феофан медленно отнял свою руку.

— Там, как я уже говорил, находятся документы, весьма полезные для борьбы с османскими завоевателями. Из-за нехватки времени и средств я не сумел должным образом распорядиться ими. А может, стал просто стар для подобных дел. Удача, как известно, любит молодых. Надеюсь, богатая и энергичная Венеция найдет им лучшее применение.

— Синьор, не отказывайте! — молил Диедо.

— Нет, венецианец, не трать наше время попусту. В этом городе я родился, вырос, отдал ему всю жизнь и коли уж суждено в ближайшее время умереть, я умру здесь, на родине своих предков.

— И вместе с ней, — добавил он чуть слышно.

Диедо поднялся с колена.

— Мне очень жаль, синьор, — искренне сказал он.

— Мне тоже, сын мой. Юстин, проводи гостей.

У самых дверей Диедо остановился.

— Прощайте, синьор. Да хранит вас Бог!

— Прощай, сын мой.

Венецианец отвесил глубокий поклон и скрылся за дверью. Феофан опустил руки на подлокотники кресла и вновь повернулся к окну. Вдали стихал топот лошадей, уносящих венецианцев и драгоценные ларцы к спасительной пристани.

— Дементий! — окликнул он охранника с перевязанной головой. — Принеси чашу, стоящую на моем рабочем столе.

Слуга повиновался.

— Слушай меня внимательно, — старик взял его за руку.

— Когда я усну, отсчитай до ста и приложи ухо к моей груди. Хотя нет, последнее излишне. Аптекарь клятвенно заверил меня, что его питье действует быстро. А я склонен ему верить. Потом пойди в библиотеку, отопри дверь, ведущую в семейный архив. В углу найдешь большой бидон с горючей смесью. Залей ею все шкафы, сундуки, столы. Точно так же поступишь с каждой комнатой, включая эту. Затем, убедившись, что в доме не осталось никого живого, поднесешь пламя к этой смеси.

— А ты, мастер?

— Я останусь здесь.

Дементий отпрянул.

— Но ведь это великий грех, мастер!

— Перед кем? Перед Богом? Нет, сын мой, каждый носит Бога в сердце своем и потому всегда должен следовать его зову. Ступай!

Оставшись один, Феофан повернулся к окну. Лучи предзакатного солнца, затемненного клубами черного дыма, наполняли комнату мертвенным, багряно-красным свечением. Или то были отблески начинающегося грандиозного пожара?

Феофан поднял чашу и припал губами к ее золотому краю. Едкая жидкость обожгла и высушила горло. Старик кашлянул, откинулся на спинку кресла и молча, сквозь навернувшиеся слезы, с нечеловеческой тоской и болью стал смотреть на зачинающиеся огнем крыши зданий гибнущего города.

С незапамятных времен стены храмов являлись для людей Убежищем. Эти желанные островки среди морей житейских невзгод служили символами Веры, Надежды и Любви, источниками мудрости, вдохновения и Высшей справедливости. Они манили свободой от мирских волнений, святостью, таинством обрядов, покоем души перед Богом. Они укрывали от разгула природных стихий, людских страстей, жестокости правителей. Подобно губке впитывали они в себя страдание, усталость духа, печаль и разочарование и отдавали обратно в виде утешения, доброты и умиротворения перед Вечностью.

Внутри святых стен кончалось человеческое правосудие: перед Богом равны и царь и пастух. Даже преступники, изгои общества, приговоренные к казни, находили в стенах храма спасение. Там они были освящены и недоступны для людских законов, но лишь до тех пор, пока не покидали своего укрытия.

Излишне говорить, что кровопролитие в Божьем храме считалось тягчайшим грехом, даже пронос оружия вовнутрь святых стен был кощунственен и недопустим.

И нет ничего удивительного в том, что в день падения Константинополя тысячи и тысячи людей со всех окраин города устремились к своей наиглавнейшей святыне, к храму Святой Премудрости, четырехгранным каменным холмом возносящего в небеса свой огромный, осенённый крестом золотой купол.

Чуть ли не впервые за всю историю своего почти тысячелетнего существования, храм оказался тесен для великого множества горожан, сбежавшихся под защиту его стен. Огромные ворота с гулом затворились, отрезав на время молящихся от ужасов, творящихся снаружи. Но беда, подобно лесному пожару ползущая по городу, вскоре застучала в двери и, увы, отнюдь не в фигуральном смысле.

Вытянувшись в напряженном ожидании, люди стояли почти вплотную друг к друга, пугливо вздрагивая при каждом ударе тарана. На хорах, где было чуть просторнее, многие стояли на коленях, с надеждой и верой обращая взгляды к алтарю.

Тёмные, аскетически изнуренные, преисполненные неземной одухотворенностью лики святых с настенных росписей смотрели на людей огромными, полными скорби глазами. Застывшие фигуры апостолов склонялись перед грозным величием Христа — Вседержителя, восседающего на троне небесном, с безмолвной мольбой тянули к нему руки. Образ Богоматери с младенцем на руках излучал страдание и муку, налёт обреченности застыл на прекрасном и утонченном ее лице.

Мерно, подобно поступи Рока, грохотали ворота под натиском тарана. При каждом ударе массивные и прочные, обитые медью створы стонали как живые, скрипели, трещали, но не поддавались.

Тихо, подобно шелесту листьев на ветру, разносился по храму шепот молитв.

— Господи, спаси и помилуй….!

— Великий Боже, даруй нам избавление…..

— Прости нас, Всевышний! Прости и не гневись….

— Яви свою милость, Отче наш! Отрази врага от стен обители, не дай свершиться неправедному делу…..!