Серж Арденн - Герцог Бекингем

Угольщик вскочил на ноги, будто к заду его поднесли зажженный фитиль.

– «Врёшь!», отвечаю я, «Нет…», говорит, «…не вру». Упал я тогда на колени, взмолился, «чего хочешь» говорю, «я для тебя сделаю, если вылечишь мальца». И вот, нагрузил он два кованных деревянных ящика всякой дрянью – бутылочки, баночки, скляночки, да разного цвета, да крупинки, да порошок, да мази…

Заняв прежнее место, угольщик нагнулся к стражникам, словно зачарованным слушавшим жуткую историю, вскинув вверх указательный палец.

– …только будешь пить, да мазать, как я распишу. Слава Господу читать то я умею.

Он трижды осенил себя крестным знамением.

– А то бы не знаю, как он стал бы его лечить, хлопотно это, долго. Правда, не взял ничего, вот тебе крест…

Вновь перекрестившись, и для убедительности округлив глаза, вымолвил Блошар.

– …ни денье, не взял. К чему это я?

Старик наморщил лоб, сдвинув брови.

– А! Дак вот, прослышала об этом чудесном избавлении моя сестра, что замужем за плотника, который живет в деревушке, под Верноном. И подослала ко мне своего сынка, моего племянника Даниэля. Совсем плох малец.

Он не глядя на племянника, маячившего, на протяжении всего разговора, за задним бортом повозки, ткнул в его сторону пальцем.

– …Даниэль, вправду сказать, будет чуть постарше моего, но тоже страдает недугом святого Мэна!

Его раскрывшиеся до невероятных размеров глаза, обшарили одного за другим, всех до единого солдат, столпившихся у повозки, будто спрашивая их – «как вам!»

– Наследственность, что ли какая?

Уже совсем спокойно произнес он.

– Ну, так вот, прислала она ко мне своего Даниэля, чтобы я отвел его к этому врачевателю. Морока, ей Богу! Вот и вожу парня целый день по Парижу! А аптекарь то тю-тю, улетучился. Может, переехал куда, а может и вовсе из города съехал, кто его знает? Так, что придется отправить парня домой ни с чем.

Он грустно закивал головой. В этот миг, разрумянившийся Варентюа, хлопнул ладонью, старика, по колену.

– Ладно, будет папаша Блошар о грустном, лучше поведай, как там наша гордость, наши писаки?!

Все кто знал о дружбе старика со знаменитостями первой величины, о которых мы имели удовольствие, сообщить многоуважаемому читателю выше, понимал, к чему клонит капрал. Папаша Блошар, уловив настроения подвыпивших стражников, рассудительно поднял густые брови.

– А, что писаки? Люди как люди, не хуже нас с вами, вот только убогие маленько, уж, что есть, то есть, вот посудите сами – все поэты королевства воспевают Бога и короля, но я их предупреждаю: кто занят Богом, зря теряют время, а от короля не дождешься благодарности.

Солдаты, будто по команде, разразились громким хохотом.

– Вот взять хотя бы, для примеру, господина Рене Декарта – сумасшедший ученый который открыл какую-то там чертовщину, нищий как «церковная мышь», но папаша Блошар, знает людей, и от этого помогает таким как этот бедный Декарт -талантам и безумцам, что мне кажется, не дается Всевышним порознь. Пусть, думаю я, не досчитаюсь нескольких су, а умного человека в беде не брошу. Господь он добрые дела видит, мне помогли, так что ж, я нехристь какой?

– А вот поговаривают, будто за твою преданность и временами бескорыстную заботу, эти ваятели, будто дают на прочтение свои шедевры?

Не без желчи, произнес капрал, хитро, с прищуром, уставившись на старика.

– Истинная правда. Вот совсем недавно, господин Вуатюр вознаградил мои старания, снизойдя до вручения мне листа бумаги, где его собственной рукой было начертано:

О дивные цветы, что манят красотой

И круг невинных нимф, питомицы

Авроры,

Созданья, что давно ласкают

Солнца взоры

И небеса с землей прельщают красотой

Покиньте же свои сады без сожаленья

Ведь даже Боги ждут благоволенья

Бессмертью предпочтя, огонь любовных бед.

И не кляните смерть, коль за нее вы пали…

– Что-то там, э-э-э, как же?! А вот:

…Жестокая едва ли,

Натешится сама, не погубив весь свет.

Гомон подвыпивших зевак стих, а взгляды как будто застыли, с недоумением впившись в статную фигуру угольщика. Капрал почувствовал себя «не в своей тарелке», после непостижимой, для понимания стражника, пролившейся из уст старика гениальности. Подкрутив ус, он решил исправить положение, прервав ненавистную тишину, являвшуюся, пожалуй, лишь стихией творцов и мыслителей, но зачастую невыносимую для глупцов.

– Да будет тебе папаша Блошар всякую чушь нести, выдавая стишки сумасшедшего писаки, к слову весьма сомнительного качества, за нечто особенное! Лучше прочти, что-нибудь из своего!

Как человек которому дано счастье понимать прекрасное, от того умеющему отличить пошлость от высокого искусства, Блошар обычно, когда заходили подобные споры, рьяно и откровенно, словно собственных детей, защищал тех кого боготворил. Но сегодня, он не стал пререкаться с простаком капралом, затянув «пошлости» собственного сочинения, коими не брезговал, лишь усугубив дарами Бахуса, в кругу подвыпившей черни, средь облезлых стен парижских трактиров.

– Ведь если в кружку ты добавишь меда,

С вином и перцем не забудешь размешать,

То даже самого ничтожного урода,

Подобным зельем сможешь воскрешать.

На этот раз восторженные вопли и хохот стражников, разнеслись даже за городские стены, что привлекло внимание в недавнем времени появившегося на площади у ворот офицера, который призвав на помощь бдительность, намеревался побороть послеобеденную дрему, взявшись за дело. Вальяжный, тучный лейтенант, заметивший лысоватого угольщика, сжимавшего в крепкой узловатой ладони старенький колпак, и будто актер со сцены, благодарно взирал, с высоты повозки, на группу солдат, столь бурно воспринявших его грубую рифмованную чушь. Офицер, обтерев кружевным платком губы и тонкие, словно нити полоски усов, воинственно поправив шпагу, решительно ринулся к скопившимся у телеги солдатам.

– А это, черт возьми, что за представление?!

– Да это же папаша Блошар, господин лейтенант, он…

– Я вижу кто это, но вы поставлены здесь не для того, чтобы выслушивать кривляния всяких угольщиков! Если вы досмотрели повозку и не нашли ничего подозрительного, то пропускайте, а не регочите как стая ополоумевших гусей!

– Проезжай, папаша Блошар!

Крикнул капрал, махнув рукой в сторону городских ворот.

– А ну-ка постой! Что это за человек крадется за телегой Блошара? Кто-нибудь знает его?

Изумленные стражники уставились на лейтенанта, будто он только сейчас раскрыл им глаза, на подвох, таившийся в личности странного оборванца, и лишь капрал осмелился пояснить офицеру происхождения сего, не стоящего внимания, объекта.

– Господин лейтенант, этот несчастный, ни кто иной, как племянник, папаши Блошара, страдающий страшным недугом. Видать у них это семейное, ведь и сынок ихний, так же был не забыт болезнью святого Мэна.