Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Байгородцы толпились во дворе. Разве всем в землянке у Явдохи уместиться! Есаул Лученко времени зря не тратил, — рассказывая кареглазой молодице про Чигирин и Киев, незаметно пожимал ей руку.

— А осилим шляхту и басурманов? — спросил Лытка и сам испугался: можно ли такое спрашивать у гетмана? Не прогневается ли на него?

Хмельницкий внимательно поглядел на деда. Ответил твердо:

— Осилим. Москва нашу руку держит. Под Смоленском войско стрелецкое стоит. Многие города и села на Белой Руси уже поддались нам. Непременно побьем шляхту. Пускай себе сидят на Висле, а сюда не суются. Нам чужого не нужно, но и нашего не тронь.

— А татары? — не успокаивался Лытка. — Лишь бы татары сюда не пришли…

— Не пустим их, дед, не пустим. Крепко надейся на мои слова.

Явдоха подлила в кружку молока. Сказала тихим голосом:

— Не пускай их, басурманов, сюда, гетман. Только начали жить по-людски, а придут они — снова горе и слезы, смерть одна… — Кивнула головой на Миколку, он все еще стоял в гетманской шапке. — Отец и мать у него басурманы в ясырь угнали, сиротой остался. не пускай, гетман, татар и ляхов, не пускай сюда.

Тихо стало в землянке. Хмельницкий допил молоко. Поднялся. Сказал горячо:

— Не пущу! Ни ляхов, ни басурманов. Будьте в надежде на меня, люди!

…И через три дня, слушая у себя, в посольской палате, ханского посла Тохтамыш-агу, не забывал этих слов: «Но пускай их, басурманов, в край наш». А того, чтобы пришла хищная орда грабить и разорять край, мучить людей, угонять в полон тысячи и тысячи невольников, жаждали и король Речи Посполитой, и король шведский, и венецианский дож. Иезуитское отродье прямо из кожи лезло, лишь бы скорей орда появилась на Украине. Знали, псы, — это будет нож в спину Хмельницкому. Но Хмельницкий знал также, что орде решиться на подобный шаг именно теперь тоже нелегко. Новый хан должен на первых порах остерегаться. Проиграет битву — и прощай ханство.

Хмельницкий знал от своих людей, что в Бахчисарае посол короля Речи Посполитой панок Яскульский подговаривал Магомет-Гирея не мешкая послать войско на помощь королю, против казаков. Яскульский льстил новому хану, называл его Батыем. От имени короля обещал: когда они одержат победу над Хмельницким и Москвой, возьмет себе Магомет-Гирей царства Астраханское и Казанское. Более того — король не будет возражать, если орда придет в Москву и Киев.

Хмельницкому стало известно: Яскульский настаивал на том, чтобы хан разделил свою орду на две части: одну выслал на помощь Радзивиллу, а другую — Потоцкому.

Поражение, понесенное ширинским князем, несколько охладило беев и мурз. Магомет-Гирей без дозволения Стамбула и пальцем боится шевельнуть.

Все это предвидел Хмельницкий и раньше, а после уманской победы над Потоцким он мог держаться еще тверже.

Сейчас, когда Порта была занята войной с Венецией, возобновление морских походов донских и запорожских казаков было для нее большой угрозой. Опасаясь этого, Порта приказала хану медлить, тянуть время. Хмельницкий и это знал. Оттого, сколько льстивых слов ни ткал Тох-тамыш-ага, что бы ни говорил, Хмельницкий только улыбался, подливая послу в хрустальный кубок доброй мальвазии.

Силуян Мужиловский, как только посол замолчал, чтобы перевести дыхание, облил Тохтамыш-агу любезной улыбкой, показав ровные белые зубы, и сказал, по привычке наклоняя голову к левому плечу:

— Если и вправду мудрый диван хана Магомет-Гирея пребывает к нашему краю и к гетману нашему по-прежнему благосклонным, почему же визирь Сефер-Кази обещал послу Яскульскому двинуть орду против нас и Москвы? Ведомо хану и дивану, что мы договор с крымским царством соблюдаем и никакого нарушения его не допускаем.

Тохтамыш-ага блеснул раскосыми глазами.

— Султан велел хану идти войной на Московское царство, а не на гетмана.

Хмельницкий удивленно поднял брови. Посол заговорил так впервые. Шебеши-бей, сидевший в Чигирине три месяца, о том и не заикался.

— Как же вам идти войной на Московское царство, — спросил Хмельницкий, не выпуская трубки изо рта, — если мы под рукой царя Московского?

— А вы дома сидите, — хитро усмехнулся Тохтамыш-ага, — от ляхов обороняйтесь, а мы свое будем делать.

Хмельницкий заглянул в бегающие глаза посла. Положил на стол трубку. Сказал коротко:

— Того не будет. Пойдете войной на Москву — все равно с нами воевать начнете. На Сечи стоят мои отряды, и в Кодаке стоят. И еще будут полки, сколько понадобится. Встретят вас за Перекопом. Знайте о том.

Мужиловский с беспокойством поглядел на Хмельницкого: «К чему такая откровенность?» Но Хмельницкий не обратил внимания на предостерегающий взгляд полковника.

— С тем отпускаем мы тебя, пан посол, дабы ты все это передал нашему брату хану Магомет-Гпрею. Если вам наша дружба горька, то слаще ее вы все равно не найдете. Мы давний договор с вами рушить не станем, если вы первые его не порушите. А коли порушите, — Хмельницкий повысил голос, легонько ударил рукой по столу, — коли порушите, то вините потом себя, и только себя.

— Много земель разгневали вы тем, что поддались под руку царя Московского, — сказал резко Тохтамыш-ага.

— Мы ничьего гнева не боимся, — ответил Хмелъницкий, — кроме божьего да царского. А царей чужеземных гнев нам не страшен. Если же хан, польстившись на деньги, которые ему паны-ляхи обещают, хочет договор с нами нарушить…

Тохтамыш-ага протестующе замахал перед собой руками.

— Хан одного хочет, — чтобы ты, ясновельможный гетман, от Москвы отступился. — Ханский посол прижал руки к сердцу. — Зачем тебе с нею союз заключать? Султан на тебя в гневе, король польский в гневе, император римский в гневе, — Тохтамыщ-ага загибал пальцы на правой руке, — князь Ракоций прямо ногами топочет, так зол на тебя, воевода Стефан к хану послов присылал, что будет его поддерживать, если пойдет светлый хан войной на тебя.

Тохтамыш-ага начал загибать пальцы на левой руке.

— Король шведский Карлус тоже отписал в Стамбул, что пошлет своих солдат воевать тебя, ежели от Москвы не отступишься…

Хмельницкий с нескрываемым ехидством спросил:

— А что ж ты еще не посчитал папу римского, венецианского дожа, курфюрста саксонского, французского короля…

Хохотнул коротко. Вытер ладонью лоб. Поднял глаза на Тохтамыш-агу. Тот не выдержал злого блеска его глаз. Смешался. Подумал про себя: «Гяур! Настоящий гяур!»

— Скажи, посол, хану: надежда наша на царя Московского, и от Москвы мы не отступимся, пока у нас душа в теле. И дети наши того не сделают, и так же будут поступать дети детей наших, и никогда на свете такой измены не произойдет, потому что в союзе нашем, который мы в Переяславе заключили навеки, на который присягу дали всем народом, — жизнь наша!