Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Мурза остановился с одним отрядом в долине, не доезжая села. Острыми, кошачьими глазами всматривался мурза в темень, чутко прислушивался к приглушенному топоту обвязанных войлоком копыт драгунских и татарских лошадей.

Когда над Белыми Репками вспыхнуло пламя, зловеще озарив темноту ночи, и зазвучали выстрелы, мурза Бекташ-ага сложил руки ладонями, прижал их к груди и молитвенно сказал:

— Слава аллаху!

Царь Алексей Михайлович, еще будучи в Москве, в Кремле, повелел думному дьяку Посольского приказа Алмазу Иванову быть при его особе во время похода неотлучно. Ближние бояре — Милославский, Морозов, Пушкин — носами повели: сие, мол, дело предивное… Зачем дьяку, пускай и думному, при царской особе быть? Смех и грех! Сказано — борода растет, а разум еще детский. Вот когда седина вплетется в виски, посеребрит бороду, тогда не о думных дьяках, писаках ретивых, заботиться будет помазанник божий…

Голову стрелецкого, Артамона Сергеевича Матвеева, повеление царево не заботило. Хоть думный дьяк, хоть подьячий! Лишь бы поход вершился быстро. Лишь бы пушки стреляли. Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин поначалу иной мысли был. Сказать по правде, ее навеял своими намеками князь Семен Васильевич Прозоровский:

— Гляди, Афанасий Лаврентьевич, ужли в оберегатели тайных дел посольских готовит Алмазку?

Ордын-Нащокин промолчал. Хмыкнул в ладонь, прикрыл ресницами блеск глаз. Но слова Прозоровского оставили в сердце заботу и беспокойство.

В Посольском приказе только и речи было между дьяками и подьячими, что Алмаз Иванов отныне при особе царской. Один думный дьяк Ларион Лопухин удивлению не предавался. Денно и нощно быть при царской особе — докука немалая. Хлебнет Алмазка и беды и горя.

Однако Алмазу Иванову жилось изрядно. Служба царева выпала, вопреки всем нашептываниям и наговорам, легкая. Харчи с царского стола были добрые, таких куропаток никогда не едал думный дьяк на Москве. Заморские вина придавали легкость мыслям. Спать можно было досыта. Но такая жизнь продолжалась недолго. Чуть только покинули Вязьму и двинулись на Смоленск, кончилось безделье думного дьяка.

В пути царь призвал в свою карету Алмаза Иванова, сказал коротко, что именно должен думный дьяк делать. Отпустил дьяка, пообещав вскорости заглянуть в его столбцы.

Ближние бояре только диву давались: что это дьяк, чуть остановится царева карета, расположится войско на привал, сразу берется за пергаментные свитки?

Начиная с Вязьмы, Алмаз Иванов только то и делал, что записывал, какие вести привозили на взмыленных конях гонцы от воевод и из полков гетмана Богдана Хмельницкого.

Неторопливо и ровно бегало гусиное перо по желтому полю пергамента. Записывать было что.

…Четвертого июня первый гонец привез вестку, что, как показалось под стенами Дорогобужа наше войско, шляхта и жолнеры побросали оружие, а посадские люди с иконами в руках вышли навстречу стрельцам и отворили ворота города.

Одиннадцатого июня стрельцы вступили в Невель. Четырнадцатого июня, уже в Дорогобуже, застало царя известие о взятии города Белого. Двадцать шестого июня передовой конный казацкий полк завязал бой на речке Колодной, под Смоленском. Двадцать восьмого июня сам государь стал табором под Смоленском, в предместье Богданове, а двадцать девятого, то есть на другой день после этого события, ближний боярин Григорий Пушкин в столовом шатре поздравил царя со сдачей стрелецкому войску Полоцка. Второго июля прискакал гонец с грамотой о взятии Рославля. Пятого июля царь повелел раскинуть стан свой на Девичьей горе, в двух верстах от Смоленска. Отсюда и долго глядел в подзорную трубу на город, а бояре и воеводы стояли молча за его спиной. Царь встал с треножника и пошел, не проронив ни слова, в свой шатер, а ввечеру призвал ближних бояр и воевод, и в царевом шатре учинено было думное сидение.

Наутро после того сидения стрелецкое войско обложило Смоленск со всех сторон, но царь из пушек по городу стрелять запретил, а только велено было чинить промысел и чистом поле и грамоту отписать польским воеводам, чтобы они древний русский город Смоленск на милость царя Московского сдали и людей царевых жители оного не разминали и обиды им не чинили, понеже такое сочтет царь Московский за личную обиду и виновные в непослушании: казнены будут смертью. В то же время посланы были через верных людей грамотки жителям Смоленска, чтобы шляхте не верили и шли под цареву руку.

С валов Смоленска в ответ ударили пушки. Били весь день десятого июля, никакого ущерба табору нашему не причинивши, В понедельник, на двенадцатый день месяца июля, из ворот города выехало несколько сот гусар с железными крыльями за спиной и начали вызывать на поединок донских казаков, и началась страшная кровавая сшибка, после которой много осталось в поле обезглавленных гусар и много донцов побито было.

Государь этими поединками недоволен остался весьма. Повелел приказать, дабы наперед такого расхода воинов не допускать, ибо от таких поединков корысти для войны никакой нет. И еще несколько раз поляки выезжали из ворот, звали на поединки войско стрелецкое, так что руки чесались у казаков и стрельцов, но ослушаться никто не посмел, ибо не токмо ослушнику живым тогда не быть, а и сотник или полковник его также был бы сурово покаран.

Поляки насмехались. Кричали с валов:

— Трусы московские, что на поединок по выезжаете?

— Бочки пустые!

— Устрашились рыцарства Речи Посполитой!

— А вот погодите, явится скоро пан Радзивилл, тогда со своим царем пятки покажете!

Стольник Троекуров прибежал к царю в шатер, бил челом, ударяя себя кулаками в грудь, молил, дабы дозволил государь за обидные, издевательские слова отомстить, проучить дерзких панов. Но царь не позволил. Сказал только:

— Деулинское перемирие и поляновский позор не таким способом исправлять надлежит. Не горячись!

Ушел Троекуров из царева шатра ни с чем.

Двадцатого июля прибыла весть о сдаче Мстиславля. В царскую ставку прибыл Артамон Матвеев. Сидели вдвоем с государем над картой. Двадцать четвертого июля подали государю весть о сдаче Дисны и Друи, а второго августа стрелецкое войско вместе с казаками гетмана Хмельницкого выгнало из Орши жолнеров Радзивилла, многих полонило и Оршу взяло. Гонец, который прибыл с грамотой о том, привез государю ключи от Орши.

Повелел государь послать вторую грамоту воеводам смоленским, чтобы сдавались на милость государеву. На сей раз, когда в ответ ударили пушки, царь повелел открыть огонь по вражеским укреплениям, но в городские улицы, избави бог, не стрелять. Девятого августа гонец от боярина Шереметева прибыл с уведомлением о взятии города Глубокого, а двадцатого августа было взято Озерище; и в тот же день прибыл гонец от князя Алексея Трубецкого да наказного гетмана Ивана Золотаренка с известием о разгроме главных хоругвей коронного гетмана литовского Януша Радзивилла в пятнадцати верстах от города Борисова, неподалеку от речки Шкловки.