Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Хмельницкий засмеялся и, коснувшись рукой колена Любовицкого, сказал строго:

— Так-то, пан сенатор, кум давний!

— Грамоту его величества, нашего наияснейшего короля Яна-Казимира, позволь тебе вручить, — важно проговорил Любовицкий и поднялся.

Хмельницкий не встал. Он взял грамоту с привешенною к ней печатью из рук Любовпцкого и передал ее есаулу, стоявшему по правую руку.

— Возьми, генеральный есаул. Прочитаю после, что пишет король польский, — проговорил Хмельницкий.

Несколько минут длилось молчание. Хмельницкому вспомнился давний летний день в Чигирине, в доме его побратима полковника Кречовского, который давал обед в честь высокого комиссара Речи Посполитой папа Любовицкого. Как этот комиссар, надменно глядя на сотника Богдана, выслушав его жалобы на утеснение и обиды, какие чинил в своих владениях Конецпольский, сказал: «Вся беда в том, что здешнее хлопство бредит какою-то Украиной. Нет такой и не будет вовеки. Есть только Речь Поспо-литая от моря до моря. Ее верными слугами должно быть хлопство, а вам, казакам, жаловаться нечего. Шесть тысяч вас в реестре. Что вам еще нужно? Выбросьте из головы ничтожные вымыслы про Украину — и вам будет хорошо, и паны в королевстве вами весьма довольны будут».

Не напомнить ли сейчас эти слова пану комиссару? И возможно, если бы Любовицкий не начал с того, что король уповает на светлый разум Хмельницкого, которому понятны все ужасающие последствия раздора, и король уверен, что Украина может быть свободна только под скипетром Речи Посполитой, Хмельницкий так ни о чем и по напомнил бы послу, но теперь он уже не мог удержаться. Сурово и резко прозвучали в шатре его слова:

— Припомни-ка, пан кум, что говорил ты мне за обедом у покойного Кречовского: «Нет Украины и не будет вовеки!» А что вышло? Вся беда в том, что ваша спесивая шляхта стремилась искоренить народ, а это невозможно. Шляхта вымрет, а народ останется. Он неискореним и непобедим. И Украина, пан комиссар, непобедима. Думаете: «Хмель помрет или уберем его со свету каким-нибудь иным способом — и конец казачеству, конец Украине». Вот в этом-то и есть ваша страшная ошибка. Хмеля не станет, а Украина будет. Будет, будет, пан комиссар! А теперь, когда Москва за нас, когда слились мы с братьями нашими в одну семью, под руку царя православного стали, сила наша крепка и мощь наша страшна. Вы это уже испытали, паны-ляхи, на своей шкуре, проста на слове, пан комиссар!

— Но, ясновельможный гетман, мы и сами поняли, в чем ошибки наши. И теперь король обещает тебе…

— Э, — пренебрежительно махнул рукой Хмельницкий, — вспомни, сенатор, что нам обещали после Замостья? А после Пилявы? После Зборовской битвы? После Батога? А что из того дано? Едва только обещания ваши попадали в руки вызувитов, на том и кончалось. — Хмельницкий засмеялся, заметив, что Любовицкий пожал плечами. — Что, не сообразишь, почему вызувитами называю я ваших ангелов смерти в черных сутанах? Поясню. Это же ваше, польское слово, — вызувит, то есть обдирало. Ведь обдирают отцы иезуиты на Руси поспольство! Скажешь, не так разве? А вызувиты вам, чуть только вы что-нибудь пообещаете, сразу говорят: не нужно соблюдать присяги и обещаний, данных схизматикам, — и вы действительно их не соблюдали. А где обещания, которые дал король при его избрании? Как только короновался, сразу же выслал войско на Украину, чтобы нас подавить. И то же самое было после позднейших договоров, которые вы с нами заключали. Поставили на постой по селам нашим и городам свое кварцяное войско. Если бы еще жолнеры ваши довольствовались тем, что необходимо для прожитья, казаки снесли бы это. Но жолнеры злоупотребляли радушием края нашего и посполитых, называли их хлопами, тяжко избивали и мучили невинных людей, грабили добро посполитых, ругались над ними и терзали нечеловеческими муками. Когда же некоторые казаки, отважные и храбрые, не в силах были сносить эти издевательства и уходили в недоступные для вашего войска места, оставляя жен и детей дома, ибо не могли взять их с собой, то жолнеры ваши насиловали жен на глазах родителей и детей, как басурманы, запирали их семьи в хатах и сжигали живьем. А когда, пан комиссар, удавалось людям вашим поймать казака, виновного в неповиновении пану, то такого сажали на кол, чтобы всем показать свою ненависть и презрение к русскому народу и Руси. Да и попов наших не миловали, убивали их без числа и довели до того, что даже и тех, кто рад был бы жить тихо и незаметно, и тех подняли против себя. Испытав все это и бессчетное число раз обманутые шляхтой и королем, мы вынуждены были взяться за оружие, и с этого пути для нас нет и не будет возврата, пан комиссар. Вот почему король напрасно молит нас о помощи и напрасно попытался бы кто-нибудь примирить казаков с панами-ляхами на прежних основах, которых уже нет.

— Ах, пан, — патетически воскликнул Любовицкий. — Хотел бы я, чтобы ты знал, что король и сейчас полон милости и доброжелательства к тебе. И он уже давно так относится к краю твоему, вот если бы только родовитая шляхта не препятствовала…

— Погоди, — остановил Хмельницкий сенатора. — Разни не король изволил в сейме изречь, будто все мы разбойники и гультяи и для нас нет иного наказания, кроме смерть на колу?

— Ах, пан! — снова воскликнул с жаром Любовицкпй. — Изволь знать — король лично повелел мне сказать тебе, что он будет считать шляхтичами не тех, кто кичится длинными рядами своих предков и родословных, но тех, кто окажет ему помощь в нынешнем тяжком положении. Уж с этой поры он не станет слушать тех псов, которые сбежали при опасности в свои конуры, оставив своего хозяина на произвол судьбы в такую пору, когда больше всего должны были оберегать его.

Хмельницкий засмеялся.

— Пан кум, а знает ли ваш король, — с умыслом, как показалось Любовнцкому, повторил он, — знает ли ваш король, что народ украинский — не одна только шляхта, что есть еще и чернь, как изволите вы говорить, и оная чернь одолела ваши армии, разгромила их, перешла Збруч и Сан и теперь под моим бунчуком стоит на Висле? Знает ли ваш король, что оную чернь взял под свою высокую руку царь Московский, что стали мы единым народом в единой державе Московской, побратавшись на веки вечные? Об этом, видно, не думает ваш король. Нет, пан посол, не жить нам отныне в одной хате, под одною крышей.

Любовицкий печально понурился. Хмельиицкий между тем взял королевскую грамоту, пробежал наскоро и снова положил на стол. он сказал есаулу, чтобы принесли вина и что-нибудь закусить.

— Ведь ты, пан кум, пожалуй, проголодался в дороге.

Любовицкий выпил вина и взял на вилку кусок солонины. Хмельницкий пригубил чарку, но пить не стал.

— Да неужто ты думаешь, пан гетман, что никогда уже не быть Украине под рукой Речи Посполитой? Неужто нет способа возвратить ее в прежнее состояние? — с надеждой в голосе спросил Лгобовицкий.