Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2

Поражение, которое Хмельницкий нанес коронному войску под Батогом, оставило глубокие и незаживающие раны на теле Речи Посполитой. Так говаривал не раз канцлер Лещинский, и это принужден был повторить себе король Ян-Казимир, несмотря на утешительные слова архиепископа.

Гром, прокатившийся над королевским дворцом в Варшаве, вещал грозу. Король Яп-Казимир стоял у окна в своем кабинете и тоскливо глядел на ровно подстриженные газоны. Вокруг мраморной беседки весело били фонтаны. Самый большой из них, из розового мрамора, окруженный статуями нимф, взявшихся за руки в хороводе, был подарен королю ханом Ислам-Гиреем. В Крым, кстати, выехало королевское посольство. Теперь можно было надеяться, что Ислам-Гирей не послушается уговоров схизмата Хмеля. Москва вместе с Украиной — зрелище для Ислам-Гирея нежелательное. Но разве только для Ислам-Гирея? Будет ли рад такому союзу султан Мохаммед IV, его возлюбленный брат, как сегодня утром писал ему король в своей грамоте?

Венецианский посол граф Кфарца уверял короля, что дож Венеции все сделает, лишь бы дать возможность королю покончить с московитами.

Шведский посол Мейер не далее как вчера на тронной аудиенции сказал:

— Королева Христина поручила мне уведомить ваше величество, что шведское королевство с большим сочувствием относится к вашей домашней войне.

Эти слова много значили. Даже хмурый Лещинский от удовольствия зажмурился. Выходило, что шведское королевство считает предстоящие события в Речи Посполитой личным делом короля и не намерено вмешиваться.

У Яна-Казимира слегка отлегло от сердца. Обедая вместе с королевой Марией-Луизой в ее покоях, он был на удивление любезен и учтив, не в пример своему вчерашнему мрачному настроению. Даже согласился принять участие в маскараде, который устраивала Мария-Луиза. Два бокала вина, присланного из Парижа от королевы-матери Анны, совсем развеяли печаль и тревожные мысли.

Чтобы сделать приятное королеве, Ян-Казимир сказал:

— Когда мы будем короноваться на престол царей московских, пани, пригласим из Парижа королеву Анну. Ей будет любопытно поглядеть на толстых бояр в длинных шубах и с нечесаными бородами.

Мария-Луиза, довольная, захлопала в ладоши.

— Государь, вы мне подали хорошую мысль. На маскараде я наряжу нескольких панов в боярские одежды, запряжем их в повозку, а на повозке будет сидеть ваш пес Марс.

— Мы еще не порвали совсем с Москвой, будут чужеземные послы, это может показаться неуместным…

Король возражал нерешительно.

Но Мария-Луиза, как и подобает настоящей француженке, не успокаивалась:

— Государь, ведь вы сами говорили, что война неизбежна? А знаете, что я еще придумала, государь? Привяжем нашему карлику Курцио на голову казацкий чуб, дадим в руки вместо булавы метелку, напишем на табличке, которую повесим на груди: «Хмельницкий», — и он все время будет сидеть в ногах у вашего величества, сметать метелкой пыль с ваших туфель и лизать их, Как собака…

Было много способов оскорблять московитов и Хмельницкого, выдумки королевы поправились королю и доставили ему некоторое удовольствие. Но вскоре снова зашевелились тревожные, недобрые предчувствия. Досада брала из-за немца, который составил ему лживый гороскоп. Будь жив Оссолинский, король наговорил бы ему много неприятного.

Всеми своими бедствиями Речь Посполитая и ее король были обязаны чигиринскому сотнику Хмельницкому! От того, что на маскараде он будет изображен карликом, лижущим туфли короля, вреда ему не станет. Своевольный и зловредный хлоп неслыханно возвысился! Будь возможность примириться с ним, король — он должен был это признать — не колебался бы ни минуты. Но проклятый схизматик ведет себя, как шляхтич, изображает из себя вельможную особу.

С весной надвигались грозные события, отвратить которые уже никто — ни король, ни канцлер, ни великородная шляхта — не мог. Был уже подписан указ о посполитом рушении, о новой подушной подати с каждого дыма, о наборе рекрутов в пехоту. Саксонский курфюрст Фридрих дал позволение нанимать в Саксонии ландскнехтов. Двести пятьдесят тысяч талеров прислал папа Иннокентий X. Император Фердинанд III обещал свою помощь.

На юге выступил в поход коронный гетман Станислав Потоцкий. Литовский гетман Януш Радзивилл держал под своей булавой восемьдесят тысяч отборного войска.

В соборе святого Витта папский нунций Иоганн Торрес прочел воскресную проповедь. Говорил о великом испытании, выпавшем по воле неба для людей католической веры, и о неизменной силе папского благословения, снимающего самые тяжкие грехи с каждого католика, который мечом своим принесет смерть еретику.

На проповеди присутствовал весь двор во главе с королем и королевой, много сенаторов, иноземные послы.

В тот же вечер состоялся маскарад. Перед королевским дворцом были устроены огненные забавы. В замке гремели пушечные выстрелы. Королевские кравчие на золотом блюде длиною в семь пядей внесли в банкетный зал лебедя, сделанного из сахара, в золоченом клюве которого трепетали две розы — голубая и белая, то есть король Ян-Казимир и королева Мария-Луиза. Шляхта кричала: «Виват!» Карлик Курцио обливался потом, обмахивая булавой-метелкой туфли короля и то и дело вылизывая их тонкую кожу своим похожим на грязную тряпку языком.

…В Чигирине гетман Богдан Хмельницкий получил сообщение, привезенное гонцами, о том, что хоругви коронного гетмана Станислава Потоцкого сожгли Шаргород, вырезали жен и детей, а всю молодежь угнали на запад в полон.

Полк Ивана Богуна сражался у Винницы и Литина. Пылали подожженные польскими жолнерами села. От Меджибожа, вдоль всего шляха, проходившего по Черному лесу, торчали колья, на которых мучились посполитые, а рядом, по приказу коронного гетмана, пылали смоляные бочки.

Смрад горелого тела, вопли терзаемых долетели до гетманской канцелярии в Чигирине. Гонец, привезший грамоту от полковника Богуна, обессиленный долгой и тяжкой дорогой, спал на крыльце, приткнувшись потным лбом к столбу.

Гетман крикнул генерального есаула Лисовца. Сказал тихо:

— От моего имени немедля извести Осипа Глуха — всем полком с пушкой идти на помощь Богуну.

Есаул кинулся к дверям, придерживая саблю.

— Стой, дьявол! — Внешнее спокойствие на миг изменило ему. Но овладел собой: — Созвать генеральную раду старшин. Ивану Золотаренку быть тут немедля,

…В Москве, в кремлевских приказах, было людно. В другие годы торчали бы здесь об эту пору одни просители, а на папертях соборов юродивые собирали бы медяки. Теперь не то.

Великородные бояре, и все столышки, и думные дьяки, и подьячие с постельного крыльца прямо в палаты идут и идут. У коновязи лошадей, как на большой ярмарке.