Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

28 января 1904 г. роман «Остров фарисеев» вышел в свет уже не под псевдонимом, а настоящим именем автора Джон Голсуорси. Он был вполне удовлетворен своей работой и не видел оснований скрывать свое авторство. Голсуорси вспоминал: «За девять, нет, пожалуй, за одиннадцать лет я не заработал ни пенни тем, что я (но никто другой, кроме меня) считал своей профессией. Я в ту пору был серьезным молодым человеком, учеником, которому некая внутренняя сила и вера в себя говорили, что однажды он станет настоящим писателем».

«Остров Фарисеев» – свидетельство, что Голсуорси стал писателем. Несмотря на небольшой тираж издания – всего 1500 экземпляров, из которых половина была отправлена в Америку с импринтом «Патнэм», – роман был отмечен в нескольких десятках рецензий. То, что английская критика не была в восторге от романа, Голсуорси не удивило, само его название говорило об отношении к ситуации в стране. Его обвиняли в излишнем морализаторстве и что искусство в нем принесено в жертву пропаганде. Из 43 рецензий 10 можно было рассматривать как положительные, а 8 – резко отрицательные.

Эта книга, как и предыдущие произведения Голсуорси, писалась во время его тайного романа с Адой. Они решили скрывать свою связь, прежде всего, чтобы не огорчать престарелого отца Джона, для которого бракоразводный процесс в семье стал бы непереносимым позором. Но и они сами не исповедовали нравы богемы и не считали возможным не считаться с мнением светского общества. Несмотря на то что тайная связь оскорбляла ее любовь и действовала угнетающе, Ада весной 1902 г., еще не будучи в разводе, решилась на смелый шаг – поселиться отдельно от мужа. Она говорила: «Теперь никто не стремится наказать меня, за исключением майора, готового прибегнуть к побоям». Такое решение Ада смогла принять, потому что у нее были собственные средства. Но, чтобы получить возможность воспользоваться ими, ей надо было встретиться с поверенным своего отца, оставившего ей 10 000 фунтов в наследство. Она поехала в Норвич к своему доверенному лицу и опекуну юристу Моттрэму с целью просить его продать ее ценные бумаги, для того чтобы вырученные деньги она могла использовать для обустройства собственного жилья отдельно от мужа. «Я хочу жить поблизости от моего кузена Джона и его сестер. Они мои единственные друзья в этом мире», – убеждала она опекуна. И, хотя деньги она получила, Моттрэм отказался в дальнейшем вести ее дела, так как не мог одобрить столь вопиющее нарушение викторианских норм поведения. Ее доверенным стал Джон Голсуорси.

При встрече Моттрэма с Адой присутствовал его сын Ральф девятнадцати лет. Ему запомнилась и ее ярко-розовая шелковая блузка (в такую же Джон «оденет» Ирэн на ее первое свидание с Босини), и как она «стояла спиной к двери, заложив руки за спину, и меня поразила мысль, что она похожа на Андромеду, прикованную к скале, если только можно представить себе Андромеду в блузке с высоким воротничком и в длинной, волнующейся складками юбке по моде того времени». Младший Моттрэм, тогда начинающий поэт, стал другом писателя и его супруги. Ада сняла квартиру в доме Хауз-Чеймберз в Кемпдене, всего в нескольких минутах ходьбы от квартиры Джона на Кемпден-Хилл, в доме 16А – Обри-Уок, и его сестры Лилиан, проживающей после замужества с супругом, художником Георгом Саутером, на Хилланд-Парк-авеню.

Квартира Ады была рядом с конюшнями, которых было много на этой улице. Вход в нее был через узкую дверь на уровне улицы с указателем номера дома, а за ней внезапно начиналась крутая лестница. Наверху была крошечная лестничная площадка, с которой одна дверь вела в ванную, а другая открывалась в большую студию с окном на север. Напротив нее была построена небольшая галерея, возможно некогда бывшая чердаком, где раньше спали, до тех пор пока не поняли, что запах газового освещения сделал ее вредной для здоровья. Но ее аттическое окно, обращенное на юг, в которое были видны корты Королевского теннисного клуба и водохранилище Кенсингтонской водной компании, открывало широкий вид на Лондон.

Обстановка квартир, насколько это было возможно, отражала предпочтения и наклонности хозяев.

Джон всегда с удовольствием посещал квартиру Ады, наслаждаясь утонченным вкусом своей подруги. Стены в ней были окрашены в необычный жемчужно-серый, почти серебристый цвет, что придает комнатам своеобразную призрачность, как будто в них стоит дым от сигар. Так как квартира была снята с частью обстановки, Аде пришлось утверждать свой вкус в борьбе со стилями, уцелевшими от Эдуарда, Георгов и королевы Виктории. Розовая кушетка у окна и многоцветье изящных безделушек оживляли этот «дым», точно вспышки света. И, конечно, фортепиано, Ада не мыслила себе жизни без него. Когда приходил Джон, она играла ему его любимых Баха, Моцарта, Глюка, Шопена, Брамса, Дебюсси и почти всех венских классиков, но иногда танго и даже песнь Гебридских островов. В свое время она брала уроки фортепианной игры у знаменитого тогда в Дрездене Жана Луиса Никодй. Ада даже пыталась написать музыку к поэме Голсуорси «Counting the Stars».

Квартира старшей сестры Джона Лилиан и ее супруга-художника в основном отражала вкусы последнего и была приспособлена для его работы. Ада была очень дружна с Лилиан и вместе с Джоном часто бывала в семье художника. Как-то с ними вместе был и Ральф Моттрэм, который рассказал об этом посещении: «Дверь (как и все подобные двери в те времена) открыла горничная в белом чепце и переднике, она провела меня в огромную, даже чрезмерно огромную студию со всеми соответствующими атрибутами – мольбертами, занавесями, рамками, красками, разложенными у стен или сложенными в галерее, в которой достаточно пространства для большого, хорошо накрытого стола, на котором стояли чашки, тарелки и настоящий русский самовар на подставке, накрытый специальным соломенным чехлом. Все это придавало комнате более “домашнюю обстановку”, чем бывает обычно в таких местах. Председательствовала за столом миссис Лилиан Саутер. Ей помогали, с одной стороны, Джек и Ада, с другой – ее муж. У их ног, наполовину спрятавшись за материнским платьем или за ковром, возился самый веселый и необычайный из всех мальчишек. Это был Рудо, семи лет от роду».

На Ральфа Моттрэма произвела впечатление и холостяцкая квартира самого Джона. Он завтракал в его студии в Обри-Уок, 16А: «…Жена конюха угощала меня котлетами и яблочным пирогом, а Джек – превосходным рейнвейном. Мне было позволено увидеть походную складную кровать, на которой он спал, покрытую шкурами животных, убитых им во время его первых путешествий. В углу комнаты находился предмет, назначение которого было абсолютно непонятно для моего деревенского ума. Им оказалась кабинка турецкой бани: Джон уже тогда начал страдать от ревматизма, который так мучил его в старости. С этим аппаратом был связан один неприятный инцидент. Как-то ночью, установив аппарат и находясь в нем при определенной температуре, он был встревожен шумом в ванной комнате в верхней части лестницы. Джон позвал кого-нибудь, кто мог бы войти, но, не получив ответа, был вынужден прекратить свое лечение и с пистолетом в руке выйти посмотреть. Незваный гость удрал, но можно было не сомневаться в его намерениях, так как был сломан замок на уличной двери. Однако беспокойство Ады приняло другое направление: “Джек, ты мог подхватить пневмонию!”».