Александр Константинович Белов - Великий поход

— Какая же хитрость в лодке? — спросил старший из детей пещеры.

Намати высокомерно хмыкнула. Ей, видимо, понравились слова брата.

— Верно, в лодке хитрости нет. Нельзя верить слухам. Разве могли бы вы придумать что-нибудь, кроме бревна? — улыбнувшись девушке, сказал Индра.

Намучи ничего не ответил. Он уселся возле котла и запустил в него лапу.

Индра сглотнул голодную слюну. Поняв, что делать в пещере больше нечего, кшатрий повернулся к свету и шагнул прочь.

— Это твоя повозка стоит у входа? — не глядя на пришельца, спросил Намучи. О том, что было и так очевидно. — Как тебе удалось заставить лошадей повиноваться?

— Это было не самым трудным делом.

— Подожди! — властно крикнул Намучи. — Подожди. Ты что, так вот и уйдёшь?

— Меня больше ничего здесь не держит.

Намучи продолжал шамкать уловом, добытым из котла. Под обожаемые взгляды сестры.

— Да-а, — просопел он, раскусывая костяной обрубок. — Что здесь может держать? Мы живём в такой глухомани. Впереди — море, сзади — степь, полдня пути до нишадов, одни и те же рожи. Что здесь может держать? Но вот появляется какой-то лошадник, разглядывает нас, как украшение, обзывает дураками и собирается преспокойно улизнуть.

Он замолчал, и в пещере воцарилась нервная тишина. В ожидании дальнейшего поворота дела.

Намучи внезапно обернулся и запустил в Индру кость.

— Ты можешь считать нас дураками, — заорал дан, — потому что мы плаваем на бревне! Да, мы плаваем на бревне. Может быть, мы не умеем приручать лошадей. Но даны способны проучать нахалов!

Он поднялся с земли и испытывающе посмотрел Индре в глаза.

Кшатрия мало впечатлил этот выпад.

— И что дальше? — спокойно спросил Индра.

— Дальше? — Намучи оскалился и скривил руки какими-то нелепыми жестами. Индра осторожно посмотрел на юную красавицу. Она была в восторге. Должно быть, Намати уже приходилось видеть что-то подобное. Девушка держалась на безопасном расстоянии и с явным удовольствием наблюдала за злобными дурачествами старшего брата.

— Дальше? — переспросил Намучи. — Уж не таит ли угрозу твой вопрос?

От глаз Индры не скрылось, как рука бузотёра скользнула по бедру. К чехлу ножа. Кшатрий и не пошевелился.

Намучи сделал ещё шаг. Пяля глаза и неестественно улыбаясь. Теперь противников разделял только выпад. Один стремительный удар в длину руки. Намучи впился взглядом в глаза чужака. «Значит, будет атаковать», — уверился Индра.

Кшатрий открыл сердце, отпустил руки и прогнал голову. Из боя, потому что бой уже начался. Бой всегда начинается задолго до первого удара, и только простак и неумеха выслеживает его глазами по внешним признакам агрессии. Желаемое и произведённое — неразделимы.

Всякий собирающий агрессию по рукам противника рискует снова и снова оказаться мишенью. Ибо руки — всего лишь посыльные головы, и потому атаковать нужно предводителей их неуёмного разгула — нрав, волю, инстинкты противника. Всё то, что определяется как независимое эго. Если ты хочешь выжить во враждебном окружении, — подави его независимое эго. Глядишь, и не придётся воевать вообще.

Но для того чтобы драться успешно, необходимо, во-первых, любить драку и даже больше чем любить — получать от неё удовольствие. Невзирая на собственную боль, страдания или обиду поражения.

А во-вторых, уметь драться, что никак не связано с формальным знанием приёмов рукопашного боя. Именно культ приёма стал главной ошибкой и принципиальным заблуждением в наставничестве боевого искусства.

Способность победить использует познание приёма лишь в малой доле, ибо самое вредное заблуждение заключено именно в том, что победа — результат умения выворачивать руки или выдавливать противнику глаза. Нет, враждебные поползновения, как правило, не совпадают с вашими ожиданиями и затеями, не вписываются в них, а реальная опасность не оставляет времени на обдуманное поведение, на спланированное, подготовленное действие.

В том и заключён смысл боевого искусства, чтобы совершенству умышленного действия противопоставить боевое бессознательное и доказать его преимущество. А тот, кто не может этого сделать, — не Воин.

У Индры не было учителей. Главным его наставником являлся инстинкт, связующий свойства его натуры с голосом крови. Теперь воин превратился в чуткое звероподобное существо, кипящее боем. Повадки врага это существо воспринимало чутьём. Его нельзя было обмануть, запугать или разжалобить. Намучи сейчас слишком увлёкся собственной злобой и созданным ею спектаклем, чтобы это понять.

Дан выхватил нож и бросился на противника. Зверь, сидящий в Индре, ударил навстречу. Значительно быстрее и решительней. Он мог бы убить пещерного воина, но не сделал этого. Удержав руку с бронзовым ножом от вспарывающего рывка в тугую крепь живота.

Всё произошло так неожиданно для Намучи, что он не понял, остался ли жив.

Почему Индра помешал своему натиску? Где-то в свалке мыслей и чувств, заполонивших его сегодня, раскопошилось это маленькое чудо по имени Намати. Такое равнодушное к нему, но не становящееся от этого менее прекрасным.

Индра не стал дожидаться, когда Намучи придёт в себя. Кшатрий выбил у него нож и отшвырнул ногой потерянное врагом оружие в угол пещеры.

— Ну давай, прикончи меня! — выдавил из горла дан.

— Зачем? Любишь простые решения? Нет, тебя прикончит твоё самолюбие, — улыбаясь в глаза Намучи, сказал победитель. — Эй, девочка, что ты там твердила о своём брате? Что он великий воин?

Намучи напрягся, ожидая страшнейших последствий поражения. Позора. И он услышал то, что причинило ему большее мучение, чем сама смерть.

— Никакой он не воин! — творил свой приговор победитель. — Так, неумеха и сумасброд.

«Это тебе за равнодушие». — сказал про себя кшатрий, отвлекшись мыслями на юную красавицу.

Намучи, не в силах выдержать унижения, с криком бросился на победителя. Такого натиска, такой решимости драться, вопреки всему, Индра от противника не ожидал.

Пещерный воин свалил кшатрия с ног и, вцепившись ему в горло, придавил чужака к земле. Положение казалось критическим. Индра метался в себе самом, ища выход из гибельной ситуации. Наконец ему удалось вывернуться, пропустив руку через тиски захвата.

— Это я сумасброд?! — шипел обезумевший от ярости Намучи. Он натолкнулся на цепкие пальцы поверженного, метившие ему в глаза.

Противники были примерно одного возраста. Их телесное сходство говорило в пользу равных возможностей драчунов, а значит, и о беспощадности боя. Неуступчивости. И не ради спасения собственной жизни, не ради победы, а только потому, что уступить равному было вдвойне унизительно. Теперь уже Намучи ни за что бы не согласился признать хоть в чём-то преимущество чужака.