Исай Калашников - Гонители

— Великий князь, враги отняли нашу землю. У вас мы ищем прибежища.

Хан говорил негромко, опустив очи долу, каждое слово будто силой выталкивал из себя. «Ишь как проняло тебя!» — подумал Мстислав Романович, радуясь, что надоумился потомить хана у крыльца. Всяк свое место знать должен.

— Мы просим: защитите нас, помогите нам. Не поможете — мы погибнем сегодня, вы — завтра. — Голос Котяна окреп, вскинув голову, хан быстрым взглядом обвел всех.

— Ты нас не пугай! — Мстислав Романович постучал посохом. — Если и поможем, то не из страха, а из милости. Так и знай!

Сказал и покосился на князей: добро ли молвил, внемлют ли они его словам? Мстислав Удатный, худолицый, с редкой, склиненной книзу бородкой и скошенным, как в усмешке, ртом, смотрел на своего тестя подбадривающим взглядом. Мстислав Святославич, белобрысый, щекастый, сонливо свесил голову, его серые глаза в венчике белых ресниц были мутны. По всему видно, вечером князь Черниговский выпил больше того, что нутро приемлет, и маялся муторной мукой. На Даниила Волынского, на Михаила и смотреть не стал: потому что — отроки.

— Что же вы не постояли за свою землю? — ворчливо упрекнул Мстислав Романович хана. — Или сильны против слабого, храбрецы против трусливого?

На щеках хана из-под густого загара пробилась краска, сдвинулись густые брови. Сейчас скажет что-нибудь резкое… Но нет. Переглянулся с Мстиславом Удатным, проговорил почти спокойно:

— На силу есть сила. Что везут два верблюда, не поднять одному.

И он стал рассказывать, как все получилось. Показалось Мстиславу Романовичу — с умыслом: будете, мол, всяк свою вожжу тянуть, то же получится. И оно, понятно, так. Однако кто же захочет свою вожжу отдать в чужие руки?

— Ты, хан, ступай, а мы тут подумаем.

Как только Котян ушел, все зашевелились. Мстислав Святославич протяжно вздохнул:

— Ох-хо, тяжка жизнь наша! Испить бы чего холодненького.

Даниил Волынский и Михаил рассмеялись. Мстислав Романович сердито крикнул на князей-отроков, укорил князя Черниговского:

— Не для питья же ты приехал! Для думы о пользе земли Русской.

— Да что тут думать! — обиделся Мстислав Святославич. — Когда пойдут на нас, тогда и будем думать. Половцам хвосты расчесали — и добро! Смирнее будут.

— Неладно говоришь, князь Черниговский! — воскликнул князь Мстислав Удатный. — Если мы не поможем половцам, куда им деваться? Они предадутся врагам. И не за нас, а против нас подымут свои мечи.

— Тебе иначе говорить нельзя — тестя спасать надо, — огрызнулся Мстислав Святославич. — Великое дело! Отведи ему галицкой земли, пусть пасет своих кобылиц под твоей рукой.

Мстислав Удатный зло прищурил карие глаза.

— Негоже мужу разумному судить так! Негоже! Для тестя в Галиче земля найдется, у Чернигова просить заемного не стану. Но не о тесте моя печаль.

И не о себе я думаю. Если враг незнаемый придет на Русь, он, прежде чем добраться до Галича, потопчет земли киевские и черниговские.

— Неужто потопчет? Батюшки! — Мстислав Святославич вроде бы до смерти перепугался.

Гневно глянул на него Удатный, вышел из палаты и тут же возвратился, ведя за руку какого-то человека. Мстислав Романович насупился. Оба старших князя были сейчас не любы. Мстислав Святославич — за похмельную сварливость, Удатный — за непочтительность, держит себя так, будто его, князя Киевского, тут нет, будто сам тут княжит. Кого еще притащил без всякого спроса?

Светлокудрый человек, робея, приблизился к трону и как-то не по-русски, почти расстилаясь на дубовых половицах, поклонился.

— Это Захарий, — сказал Удатный. — Он знает о татарах все.

— Они монголы, не татары, — поправил его Захарий. — Одно из их племен прозывается татары.

— Погодь! — остановил его Мстислав Романович. — Сказывай с самого начала. Как туда попал? Где был? Что видел?

Рассказывал Захарий долго, и его никто не торопил, не подгонял. Даже из глаз Мстислава Святославича ушла похмельная муть. Страшно было то, что случилось с землей хорезмийцев. Ища успокоения, Мстислав Романович проговорил:

— Там, поди, города такие, что в наш Киев десяток вложить можно?

Захарий покачал головой.

— Кабы так! Иные, правда, меньше. Но многие с Киев и даже поболее.

Гургандж, в воде утопленный, был, думаю, больше. — Захарий помолчал, покусывая губы, вдруг весь подался к Мстиславу Романовичу. — Не пускайте врагов к городу. Если они станут под его стенами…

— Да ты что! — возмутился Мстислав Романович. — Мы не половцы. Тем держаться не за что, сели в кибитки и поехали. Землю Русскую зорить не дадим! Это заповедано нам дедами.

Он велел дворскому отвести Захария к Симеону-летописцу. Надо все рассказанное занести в списки. А Мстислав Удатный тем временем сызнова вперед вылез.

— Братья! Теперь вы видите, что враг воистину грозен и опасен. Одно благо — не всей силой идет. Надо поспешно созвать мужей храброборствующих, взять врагов в круг и посечь в Диком Поле, в земле половецкой. Побьем другим неповадно будет идти следом. Не побьем — держись, земля Русская!

Сходные мысли были и у Мстислава Романовича. Досадно стало, что их перенял Удатный, теперь он принужден повторять то же самое. А что подумают бояре и воеводы, князья Мстислав Святославич, Даниил и Михаил? Киев-де под Галичем ходит… Воспротивиться? Себе хуже сделаешь. Если татары придут следом за половецкими толпами — и опять же прав князь Галицкий, — первым делом начнут зорить земли киевские… Поворотил голову к Мстиславу Святославичу:

— Согласен ли с князем Галицким?

— Как ты, так и я.

Помедлив, как бы колеблясь, Мстислав Романович сказал:

— Ин ладно. Ополчим свои дружины! — Решительно стукнул посохом.

Но стук вышел глухой — не по дубу пола, по тканому половику ударил.

В монастырской келье вдоль стен вместо лавок стояли тяжелые, окованные железом сундуки, прикрытые рядниной. В углу перед образом Спасителя теплилась лампада. Над нею на потолке темнело пятно копоти.

Боком к оконцу за широким столом сидел горбатый старик — Симеон-летописец.

Дворской осенил себя крестным знамением, подтолкнул к старцу Захария.

— Князем к тебе прислан. Поспрашивай.

И ушел. Симеон, разглядывая Захария светлыми, большими, как у великомучеников на иконах, глазами, спросил:

— Язычник?

— Верую, отче.

— Чего же лба не перекрестишь?

Захарий, как дворской до этого, сложил пальцы, перекрестился, глядя на огонек лампадки, обреченно вздохнул. Он еще не побывал на Подоле, дома родного не видел — цел ли? — только то и делает, что рассказывает о своих мытарствах. Но иное было там, в княжеских хоромах. От его рассказов польза какая-то будет. Для чего знать старику о монголах и гибели хорезмийских городов — не понятно.