Степан Злобин - Степан Разин

– Птичья помета в полив добавил? – строго спросил он садовника, сдвинув густые серебристые брови.

– Во всем – как учили, боярин...

– Добро взрастим, то осенью самому государю, буди он здрав, пошлем в дар...

– На Москву?! Не сопрел бы в пути! – заметил садовник, словно бы виноград уже зрел на стеблях.

– Кизилбашцы из-за моря возят – не преет! Чего ему преть! Учат в стружке держать...

– Мыслю, боярин-свет, собирать его надо не дюже спелым в дальний путь-то...

– Увидим. Купец обещал, армянин, что досмотрит. Как будет спелее, совета даст... Смотри, от червя, ото ржавчины береги...

– Раз по десять на день гляжу, князь-боярин. Куды ни пойду, все опять ворочаюсь сюды.

– Ну, гляди!

Боярин крякнул, вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил под руку.

– С трудов, сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует... Пчелы медок-то несут!

Пошли к ульям. Тут шла работа: летали к колодам тысячи пчел, гудели, как ратные трубы.

– Несу-ут! – с удовольствием произнес боярин.

– И воску богу, и сладости людям – всего напасают!.. – подхватил садовник.

Со двора доносились ржание лошади, крик павлинов, кудахтанье кур и мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора.

Он прошел мимо яблонь, любовно потрогал веточки пятилетки, впервые давшей десятка два нежных цветков, осмотрел парники с рассадой арбузов и дынь.

Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились.

– Пора за труды! – со вздохом сказал боярин.

Он пошел из сада. Садовник его провожал...

– Киш, проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости господи, киш! – вдруг закричал садовник, со всех ног кинувшись к ситу клубники, оставленной на траве, которую с жадностью дружно расклевывали нарядные воеводские павлины...

Нехотя, важно павлины покинули опустошенное сито. Садовник понял причину несчастья, направляясь к отворенной калитке: боярин, войдя в сад, оставил калитку чуть приоткрытой. Жалкая горстка ягод краснела в сите печальным остатком птичьего пиршества...

– Глядел бы, пес! – сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз растерянного садовника. И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор.

Он поднялся в моленную комнату, притворил за собою дверь. Церковный звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить к молитве.

Перед широким киотом горела большая лампада. На аналое, стоявшем возле стены, лежало несколько свечек. Воевода зажег свечу, опустился на колени перед распятием, перекрестился, с таким же кряканьем, как в саду, встал с колен, придерживая правой рукой поясницу, и, приложась к подножию креста, прилепил свечу Иисусу. Так же, одну за другой, с земными поклонами, он поставил свечи Иоанну Крестителю, богородице и еще двум-трем самым чтимым святым.

В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног.

«Не дадут помолиться спокойно!» – подумал Иван Семенович про себя.

– Отче наш, иже еси на небесех! – начал молиться боярин.

Он услыхал стук в ворота, какую-то беготню, торопливый шепот за дверью моленной.

«Чего-то стряслось там!» – с досадой подумал боярин.

– ...остави нам долги наши, яко же и мы... – шептал он.

«Никак, Мишка чего-то с утра. Чай, после объезда градских стен... Нет покою в Азии окаянной!» – думалось воеводе.

– ...не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого...

Молитву Иисусу, богородице и своему «ангелу» – Предтече воевода читал неизменно, что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его мучили догадки, зачем пожаловал брат в столь раннее утро, но он дочитал до конца все молитвы, раньше чем выйти...

– Здравствуй, боярин! – почтительно поклонился князь Михайла, родной брат воеводы.

– Здравствуй, стольник! С чем тебя бог? – подставляя для поцелуя мохнатую щеку, спросил воевода.

– Дело тайно, – кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу.

– Идем.

Они затворились в спальне.

– Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел на Волгу! – выпалил князь Михайла.

Воевода зашикал на брата.

– Да что ты, Иван, я тихо! – шепотом оправдывался Михайла. – Пишет Тургенев { Прим. стр. 50 }, что тысячах в четырех казаков лезет вор...

– Лопатин поспел бы! – задумавшись, прошептал воевода.

В течение всей зимы из Казани, Царицына и Астрахани, несмотря на разинские дозоры, подсылались на Дон лазутчики. Старшинские казаки тоже пробирались в эту зиму в Царицын, каждый раз извещая о выходках Разина.

Царь указал к весне приготовить струги, чтобы быть готовыми сразу напасть на казаков, как только они посмеют вылезти с Дона.

Несколько дней назад пришла тревожная весть о том, что Степан захватил Черкасск.

Семен Иванович Львов сказал с торжеством воеводе:

– Затем он и силы копил. Чести донской захотел – сесть большим атаманом. Теперь тихо будет, уймется! Незачем больше ему выходить из казачьих земель. Войсковой атаман зипуны добывать разбоем не лазит, там иные найдутся дела.

– Сам будет в Черкасске сидеть, а других посылать в разбой! – сказал Прозоровский.

– Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый казак, что при нем на Дону вся смута утихла. А что нам Корнилы Ходнева жалеть!

– Одна сатана! – облегченно согласился боярин.

Струги у Болдина устья, однако, продолжали готовить. Это делали не спеша, как доделывают начатую работу, утратившую прежнее значение, но, в общем, не лишнюю в хозяйстве.

И вдруг эта весть!..

Михайла Прозоровский заметил смятение в глазах брата. Еще бы не растревожиться эдакой вестью! Ведь что натворит, сатана!

В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или – в море?!

Если опять начнутся разбои на Волге, то астраханским воеводам не усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск... «разводить винограды»...

– Гонец где? – спросил воевода брата.

– Гонец у меня взаперти, ключ со мною. Ночь шел, а там переправы ждал долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть...

– Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри сам проводи его за ворота, чтобы в городе слова ни с кем! А к царицынску воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину... Да постой, – перебил сам себя боярин. – Я вместе с тобой в Приказну палату. Расспрашивать стану гонца... Эй, Митяйка!.. – громко позвал боярин.

Желтоволосый подросток в длинной рубахе, в коротких холщовых портах босиком вбежал в спальню.

– Живо давай одеваться!