Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

— Не люблю я уродов: как чирьи в роду людском!.. Недобрые люди… — серьезно сказал Минаев.

— Да брось-ка ты, что ты! Уродец уродцу рознь.

— Ну, как знаешь, а бесноватых я все-таки не люблю! — перебил Минаев и, насколько возможно понизив голос, вернулся к прежнему разговору: — Так, слышишь ты, тульские кузнецы ко мне присылали, зовут… А в Туле мы с ружьями, с пушками будем… А далее нам уж прямая дорога в Москву через Серпухов или Каширу… Лазутчиков слал я по всем городам — путь пытать. Ждут нас, Степан Тимофеич, золотко, жду-ут! И что тебе Волга далася! Мой-то путь тоже испытан: Иван Болотников шел сим путем. Не в обиду тебе, не хуже был атаман… Попутал с дворянами, Ляпунов [51]его продал. А мы без дворян обойдемся!

— Что ж, пешим походом… — сказал Степан.

— На что, батька, пеше! — весело воскликнул Минаев. — У меня ведь нонче соседи — татары да запорожцы — все лошадиные люди, — шутливо сказал он. — Чего нам коней не купить! Сколь надо — сдобудем!.. Покуда ты размышляешь, в то время челны готовь, а там поглядим — Доном идти на челнах али конно. Пока ты размышляешь, а я тысяч пять лошадей приторгую. А не то, как поправишься малость, сберись-ка в мое «воеводство». Уж я-то тебя на радостях там приму — так приму-у!.. А там мы с тобой все обсудим, людей сам расспросишь… — Минаев вдруг наклонился к Степану и зашептал: — А не то запорожские, может, заедут. Я звал их к себе побывать. Тогда мы с тобой большой разговор с Запорожьем затеем… Черт-те что, как Москву обдурим!.. «Згода, что ли?!» — як говорят сусиды мои, запоризьски казаки, — громко воскликнул Минаев.

— Побачимо, братику, — в тон ему задумчиво отозвался Степан.

— Бачь, батко! З горы-то виднее!..

Минаев уехал, оставив в ушах у Степана шум, в сердце — радость, в уме — сознанье, что на Москву не одна дорога и всех дорог не закрыть боярам…

По отъезде Минаева Степан опять развернул чертеж. Перед ним лежал край, не тронутый ни войной, ни воеводскими набегами и казнями этой осени. Это был людный край, покрытый сплошь рощами, пашнями и садами, полный хлеба, и среди хлебных равнин, как заветный остров, — Тула, город железа и кузнецов, город, откуда шли на Дон сабли, пищали, мушкеты, пистоли и пушки…

«А что кузнецам стоять за бояр?! В Туле, конечно, богато стрельцов, да видали мы их и на Волге: и стрельцы к нам приклонны».

И вот Москва уже шла навстречу Степану с хлебом и солью.

Он видел Москву. В Москве не одни боярские хоромы, не только купцы да дворяне — сколько там драного и голодного люда! Не с пирогами выйдут они встречать — с черным хлебушком, с серой, крупно размолотой солью, с простыми солеными огурцами на деревянном блюде, как было в одном из чувашских сел…

Степану уж больше не нужно было смотреть в чертеж: лежа с зажмуренными глазами, он теперь легко представлял себе и Волгу, и Дон, и Донец, и Оку. Он видел свой новый и славный, прямой, как стрела, путь. Новый Оскол, Тула, Кашира, Москва… Он видел левей своего пути Курск, Севск и Кромы, правее — Елец, но они не пугали его. Конечно, надо послать туда верных людей, заранее знать, сколько там войска. «Но главное — не отклоняться с прямого пути… Надо связать по рукам воеводу в Воронеже: для верности на Дону пошуметь в челнах… Кабы там не брат Фролка, иной бы кто, посмелей есаул, — тот бы поднял великого шуму, что Дон закипел бы и рыба вареная наверх всплыла бы… Воеводы будут тогда Воронеж беречь с донской стороны — не почуют, как с Нова Оскола ударим… Да на Волге бы тоже горело у них огнем, пекло бы, как чирей. Астраханцам велеть подыматься к Саратову ратью — и бояре всю силу загонят на Волгу… Вот тут не зевай, Степан Тимофеич… „золотко!“ — с усмешкой добавил Степан, вспомнив Минаева.

Его лихорадило от нетерпенья… Минаев угадывал все его затаенные мысли: завести «большой разговор с запорожцами», то есть поднять Запорожское войско в союзе с Донским, сойдясь где-нибудь под Маяцким, у Бахмута, а не то и в самом Чугуеве, было заветной мечтой Степана.

Рана еще не позволяла ему подняться, а то бы и часа не стал ждать, чтобы ехать к Минаеву, поглядеть его войско, договориться как следует о покупке коней для похода, о ратных запасах…

Однако пока приходилось еще терпеливо лежать, ожидая, когда голова позабудет проклятый драгунский удар.

Люди шли в городок по зимним дорогам под вьюгами и метелями, шли что ни день. Шли, несмотря на заставы, не глядя на пытки и казни, грозившие всем перебежчикам из московских краев; несмотря на мороз, на голод.

Степан указал допускать к нему всех, кто просился, и сам опрашивал прибылых из чужих краев.

— Из Ряжска? — допрашивал он. — А в Туле бывал? В Епифани? И то недалече от Тулы. Как с хлебушком в той стороне? — дознавался Разин.

— Из Калуги? С Оки? Как там — рыбно? Ладьи оснащать, знать, умеешь, коли рыбак? Ну, живи в городу, пособляй управляться с ладьями. А в Туле бывал?

Он был рад, как дитя, когда оказалось, что беглый калужский крестьянин бежал через Тулу, скрывался у кузнецов.

— Ну, как они люди?

— Да добрые люди-то, батька Степан Тимофеич! Укрыли, согрели, и сыт был у них.

— Богато живут?

— Как богато… Работные люди, ведь не дворяне!.. Когда с утра до ночи молотом машешь у горна, как в пекле, то с голоду не помрешь…

— Довольны житьем?

— Куды им деваться! Доволен ли, нет ли — живи! Они ведь невольные люди. Какой-то из Тулы сошел, не схотел кузнечить, в грудях у него от жару теснило. Поймали, на площади на козле засекли плетями…

— Стрельцами там людно?

— Ку-уды-ы! Как плюнешь — в стрельца попадешь.

— А злые стрельцы?

— Стрелец — он и есть стрелец! Стрельцы меня вывезли к Дону, велели поклон тебе сказывать…

Степан недоверчиво покачал головой.

— Ты не брешешь? Отколь им узнать?

— Да что ты, Степан Тимофеич! — от сердца воскликнул беглец. — Да кто ж тебя по Руси не знает?! И то ведь всем ведомо ныне, что в битве тебя посекли. Как станут попу поминанье давать, так пишут «о здравии боляща Степана». У нас в селе поп-то смутился: да что, мол, у всех у народа «болящи Степаны» пошли? На Степанов поветрие, что ли, какое?! Не стану, мол, я бога молить за Степанов!.. Наутро-то, глядь, все Степаны в селе лежат и с печек не слезут: у того поясницу, мол, ломит, тот, дескать, животом, тот головой-де неможет!.. Хозяйки к попу: «Да, батюшка, песий ты сын, ты чего ж с мужиками творишь, что хворью всех портишь?! Да мы к самому ко владыке дойдем на тебя!» Поп и сам всполошился от экой напасти, бает: «Пишите не токмо Степанов, хоть всех Степанид!»

Иных из перебежчиков Степан оставлял в городке, иных отправлял назад, откуда пришли.

— Скажи: оправляется атаман. По весне пойдет снова в поход, пусть держатся, ждут, в леса пусть покуда уходят…

Однажды Прокоп зашел к нему поздно, когда уже все спали.