Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая

Старик Красуля смотрел на атамана по-мальчишески задорными, молодыми глазами.

— Всю жизнь хотел попасть на казачий Дон, — говорил он. — Раз из Москвы убежал из стрельцов. Поймали, плетьми отлупили, на Олонец за побег послали служить. Я год послужил да опять дал тягу… Опять поймали, еще того пуще драли, да и в Яицкий город упекли… В Яицком городке я оженился. Хозяйку, робят не кинешь, надо кормить, поить. Стал я примерным стрельцом. Десятником сделали, в Астрахань отослали за добрую службу. А думка про Дон все жива. Вот и любо мне ваши казацкие земли видеть! — весело говорил он. — Жизнь прожил, а Дону не пил!

Разин приветил старого. Алена Никитична захлопоталась, принимая гостя: пекла пироги, варила, жарила — не посрамить казачек перед стрельчихами. Иван Красуля рассказывал об астраханском житье: рыба ловилась не хуже, чем при воеводах, татары кочевали вокруг города, пригоняли скот, привозили плоды.

Старый Красуля отечески сетовал Разину:

— Как тебя угораздило! Не воеводское дело стрять в сечу. И без тебя хватило бы ратных людей — неразумно дитя-то нашелся!

— Да пушки отбить, вишь, хотел! — объяснил просто Разин.

— А на что тебе пушки без головы! Воеводское дело: выбрал пригорочек али курган, забрался повыше да посылай вестовых казаков к есаулам: тот туды подавайся, тот тут заходи, ты тому пособи, на право крыло навались, тот пехоту веди из засады… А самому-то пошто!..

— Ладно, дед Иван, за науку спасибо! — весело подмигнул ему Разин. — Я более уж так не стану!

Красуля расхохотался.

— И то, я, старый дурак-то, учу! Кого научаю?! Да, может, в том сила твоя, что горяч… Воеводы-то все ладом-чередом, а покуда в седле ты сидел, устоять на тебя не умели! И то слава богу, что ныне цела голова, а там бейся, как праведно сердце твое повелело, от великой души атаманской!

Потом сели за стол, Алена поднесла старику чарку, пригубив сама. Красуля поцеловал ее в губы, выпил чарку и низенько поклонился.

— Мне бы эку жену — никуда бы в поход не ходил! — сказал он, утирая ширинкой свою белую бороду.

Степану не терпелось поговорить по-настоящему о делах, но старик упорно отстранялся от разговора.

— Не люблю я терпеть, когда в чарку чего не надо мешают! Вино — благодать господня: в нем радость и смех. А градские да ратные дела смеху не любят.

Когда уже кончилось угощенье, дед Иван начал плести чепуху, опьянел и стал клевать носом. Званные к столу есаулы поразошлись, остались Разин, дед Черевик и Красуля. Разин сказал деду Панасу устроить Красулю на ночь, но тот протрезвевшими, молодыми глазами со смехом взглянул на него.

— Неужто ты мыслил, Степан Тимофеич, я вправду упился? Да что ты! Куды же такой срам! Али я к тебе не послом приехал?! Не знаю я твоих есаулов, Степан Тимофеич. Кому ты верою веришь, тому сам после скажешь, я — лишь тебе, с глазу на глаз.

— А дед Панас? — кивком указал Разин на Черевика.

— Сей человек — видать: человек! — ответил Красуля. — Я его вижу до самого сердца. Он весь на куски был порублен в битвах, да сызнова сросся. Жизнь у него прожита. Ему кривда к чему бы?

И Красуля трезво и просто повел рассказ обо всех астраханских делах:

— Дворянское семя мы под корень порубили. Дружку твоему князю Семену пришлося усечь-таки голову: тайные письма писал на Москву да к донским домовитым.

— Корниле? — спросил Степан.

— Михайле Самаренину да Логинке Семенову — атаманам. А велел им своих казаков собрать да прислать будто в помощь нам, а с ними хотел ночью напасть и побить астраханску старшину. Хошь ты не велел его трогать, а после такого письма усекли ему голову.

— Ну что ж, коли сам напросился! — сказал Степан.

— И старец митрополит Иосиф народу грешил, — сообщил Красуля, — боярские письма к народу читал. Как слух прошел, что тебя под Синбирском побили, так они и взялись с двух сторон.

— Митрополита казнили? — спросил Разин.

— Казнили же. Не устрашились и сана.

— Туды и дорога.

— Ну, что же сказать еще? Хлеб ведется. Голодными не сидели, благо рыба в сей год далася. Народу из-под Синбирска к нам добре сошлось. Ныне всех языков на торгу: мордовцы, чуваши и черемисы… Полки наряжаем из них к походу.

— А есть ли добрые атаманы у вас, чтобы самим, без меня, под Синбирск ударить, кабы я войско надумал вести с другой стороны? — осторожно спросил Разин.

— Ить как не найтись, Тимофеич! Время нынче такое: кому народ повелит атаманом быть, тот поведет. Когда укажешь, то атаманов найдем… — Красуля задумчиво замолчал. — А я, старый, тебе скажу: не споловинить бы сил понапрасну! — предостерег он. — Ведь воеводам так легче побить нас, когда будем врозь! Чего ты надумал, коли не в тайну?!

— Неверно ты судишь, Иван, — возразил Степан, пропустив вопрос старика, — ведь народ лишь опоры ждет в казаках. Покуда мы на Тамбов не пришли, дотоле тамбовский мужик не встанет; мы от Тулы далече — Тула ждет да молчит. А пришлем туда, в город, хоть сотню лихих казаков — глядишь, и народ поднялся, из сотни и тысяча стала!.. С двух сторон подниматься в поход — тем нам силу не половинить, выходит — двоить…

Красуля качнул головой, еще не сдаваясь.

— Семь раз примерь, Тимофеич! Время еще у нас до весны осталось… Подумай еще… Я мыслю, и Федор-то Шелудяк смутится, когда ему экую весть привезу…

— Пусть Федор наедет сам ко мне, потолкуем, — сказал Разин.

— Не ждали, Степан Тимофеич, таких твоих мыслей, а то бы собрался Федя, приехал бы сам, — задумчиво произнес старик. — А мой тебе все-таки добрый совет: по весне к нам сбирайся. Покуда мы Астрахань держим, Царицын от нас никуды не уйдет — значит, низовье все наше… По Волге ходить нам бывалое дело, а знамый путь — полпути, Тимофеич. Казански татары к нам слали гонцов: обещают навстречу идти к Синбирску, а там и на Нижний вместе.

— Знаю, были и у меня из Казани, — подтвердил Степан.

— Пушек у нас маловато. Ну, не в первый раз — с бою возьмем… Вот еще, Тимофеич, селитру нашли мы на Ахтубе. Копаем да тайно возим. Серу татары в степи нашли, продают нам — знать, с порохом будем… К тебе у нас все приклонны… Василий Лавреич-то помер в покров…

— В покров?! — перебил Степан.

Он впервые слышал о смерти Василия Уса и вдруг устыдился, что сам даже и не спросил о нем, о его здоровье, но в то же время словно почувствовал облегченье: ему все время было горько сознание, что Василий считает его нарушителем клятвы, данной при первой их встрече в лесу.

Значит, Василий скончался, еще не зная о позорном и страшном конце симбирских событий.

— Помер в покров, — подтвердил старик. — Перед смертью он есаулов собрал, всю старшину, велел держаться тебя теснее, не отступать от тебя. Шелудяк и мы, все иные, клятвой ему поклялись и крест целовали, что не отступим… Лишь знака ждем твоего. Ну что ж, Тимофеич, — со вздохом сказал старик, — придешь ты к нам с казаками — у нас тогда добрая сила станет, а не придешь — и все равно нам на Волгу идти: народы зовут!..