Сергей Зарубин - Трубка снайпера

– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, – считал Ре­пин. – Да, двадцать восемь точек.

– Еще, поди, не все, – спрятал солдат трубку. – Которых не видел, что дух выпустили, не делал заметку. Может, ранил, может, не угадал. Случалось, некогда глядеть было. Ну, а эти на глазах упали, намертво. Только так давай, лейтенант. Ты один видел-считал, ты один слышал мой разговор.

– Что так?

– Я не для показа. Тебе пришлось: шаманом признаешь, обман­щиком. А я так своему народу скажу, старикам. Нашенские еще до войны про фашистов услыхали. Да и сам глядел. Звери подошли – однако нет другого слова. Когда первого свалил, один в лесу оста­вался, никто не заставлял. Гляжу, что поднялась винтовка, значит, сердце так велело. А потом пошло – считать взялся. Только этим делом не хвалюсь, не по себе такая охота, за надобностью.

– Вот именно, из-за суровой необходимости, – сказал Репин. –Разбитые города фашисты считают, сожженные деревни, захвачен­ные леса, посевы. Давно начали счет. К двадцать второму июня с боль­шим опытом пришли. Специальные трофейные команды создали. Наших пленных выводят на площади, убитых и раненых снимают для кино, своему народу показывают, перед другими странами хвас­таются. Складывают, вычисляют, умножают. По их цифрам, конец нам подходит, амба, каюк. Смеются над нашим многонациональным го­сударством – разваливается, говорят. Просчитаются захватчики, если задымили-загорелись у нашего народа вот такие трубки! Хорошо, договорились… Я никому не скажу о ваших отметках, атолько желаю вам, Семен Данилович, хорошенько украсить отцовский подарок. Этаким народным орнаментом, узором, кружком. Чтобы много фа­шистских волков поместилось на трубке! Понимаете?

– Места хватит…

– Желаете служить в снайперском взводе?

– Как же… Иначе бы не сказывал, пиши.

– Но у нас особо опасно. За нами фашисты тоже охотятся.

– Ничего, лейтенант, поглядим, чья возьмет. Сам-то из каких будешь, откель родом?

– Из рабочих, – сказал Репин. – Родом из большого города, из Новосибирска. Учился в школе, в музыкальную бегал, на заводе работал… Потом решил военным стать, кадровым командиром нашей армии – тоже о фашистах прослышал. Опять учился. Знатная у меня воинская специальность – потом расскажу. А недавно так случилось, Семен Данилович. Вызвали меня в политотдел и сказа­ли: даем вам партийное задание особой важности – создать снай­перский взвод и приступить к уничтожению фашистских варва­ров. Говорю: есть, товарищи командиры! Это потому, что имею в запасе еще одну специальность.

Репин встал, взял винтовку, быстро работая затвором, три раза выстрелил в мишень, которую он ставил для солдата и которая была шагах в тридцати. Подошли, посмотрели.

– Ладно бросил, – похвалил солдат, рассматривая следы пуль, образовавшие над треугольником маленькую строчку. – Я юрту поставил, окно резал. Ты – дым пустил. Ловко.

– Это случайно, – не без гордости заговорил Репин. – А так… Еще в школе, в пятнадцать лет, стал ворошиловским стрелком! Знаете о таком значке?

– Как же, – сказал Номоконов.

И таежный охотник имел ворошиловскую отметку.

– Давно было дело, лейтенант. Начальник приезжал из Шилки в Нижний Стан, мелкое ружье привез, народ собрал, место отвел за ого­родом. Однако долго про войну говорил, про опасность. Шибко сер­дился на врагов, ажио на пень залез, руками замахал. Ну и взялись мы стрелять. Чирк, и есть. Чирк, и десятка. Старухи подошли, ребятиш­ки. Моей матери, стало быть, теперь под сто лет подвалило. А тогда она еще в силе была, тоже пуля в пулю ударила. Сперва радовался начальник, а потом нахмурился. Весь нижнестанский народ поголов­но все нормы сдал. Не хватило у начальника красных значков, закон­фузился, уехал. Чего там… Полсотни шагов… Спрятали ворошиловс­кие отметки, не гордились. Так поняли, что одно баловство.

– Я иначе сдавал, – строже сказал Репин. – Призы получал на соревнованиях, грамоты. А вообще-то верно. Мало пота пролили в походах и на стрельбищах, здесь приходится доучиваться.

В тот же день перенес Номоконов свои солдатские пожитки в блиндаж, где собирались меткие стрелки 529-го полка 163-й стрелковой дивизии.

Не знал Номоконов теории стрельбы. Были у него саперная лопатка, бинокль, обыкновенная трехлинейная винтовка и нераз­лучная трубка, которую он почти не выпускал изо рта, с которой умудрялся даже в строй становиться.

Обрадовался Номоконов, когда пришел во взвод лейтенанта Репина. В блиндаже было четверо. Встали и приветствовали нового солдата снайперы Степан Горбонос, Сергей Дубровин и Иван Лосси. Подошел высокий черноголовый солдат с раскосыми, вдруг блес­нувшими глазами. Тихо, с едва уловимым трепетом Номоконов сказал несколько слов на бурятском языке, который хорошо знал. Тот ответил. Тагон Санжиев, земляк! Присели на лавку, положили друг другу руки на плечи, заговорили по-русски.

В селе Агинском, Читинской области, на пятидневных курсах всеобуча какой-то командир не пожалел Санжиеву десятка винто­вочных патронов, и меткому от природы стрелку не пришлось ра­ботать в хлеборезках. Он сразу же занял свое место на войне.

– Много набил? – спросил Номоконов.

Санжиев подошел к столику, над которым висел маленький листок.

– «Общевзводная ведомость „Смерть захватчикам!“ – вслух про­читал он. –Юшманов, Кулыров, Павленко, Санжиев, Дубровин…».

Неделя прошла, как 34-я армия остановилась на высотах Валдая, и за это время Тагон Санжиев уничтожил восьмерых фашистских захватчиков. А до этого – не считал.

– Цель всегда найдется, – сказал земляк. – Воюем помаленьку. Ночью опять выхожу караулить.

Номоконов облегченно вздохнул. Он понял, что теперь прочно свяжет свою судьбу с людьми, которые охотятся за гитлеровцами.

– Долго добирался я сюда, – задумчиво сказал он Санжиеву. Кружил, кружил, а попал.

Вечером рядом легли на дощатые нары блиндажа, укрылись шинелями, вспоминали родные места. Санжиеву надо было отдыхать перед «охотой», но земляки никак не могли наговориться.

Лейтенант Репин беседовал с солдатами, только что прибывши­ми во взвод из различных подразделений полка. Заходили в блиндаж снайперы, коротко докладывали о результатах «дневной работы», ставили винтовки в самодельную пирамиду, ужинали, перешепты­вались. Номоконов прислушивался: люди, разговаривая между со­бой, повторяли слово, прилипшее к нему еще в саперной части.

– Шаманом назвали, – улыбнулся Санжиев. – Ничего.

Тагон по-своему представлял себе войну, и Номоконов заме­тил, что их взгляды сходятся. Земляк сказал, что линия фронта похожа на большой пал, который случается весной в степных про­сторах. Огненная лавина движется вперед, все пожирает на своем пути, опустошает. В степи все выходят тушить пожар. Ему, Сан­жиеву, вручили винтовку для того, чтобы он помог своему народу сбить пламя войны, потушить все искры. Издавна подружился Та­гон с дробовым ружьем: бил в степи дзеренов, коз, волков. Двад­цать пять лет исполнилось Тагону, а в армии не служил: по очень важному делу отсрочку давали. Раньше отару овец пас Санжиев, потом курсы трактористов окончил, стал водить по полям могу­чую машину, распахивать степные просторы. Немного было перед войной трактористов-бурят, и когда подошел его черед призывать­ся в армию, – не взяли. Паши, сказали, сей – боевое задание вы­полняешь. Так и отстал от своих одногодков. Женился, сын растет. А теперь оторвала война от семьи и пашни.