Андре Мальро - Завоеватели

— Вполне вероятно.

— Хорошо. У вас теперь достаточное количество людей?

— Даже больше, чем надо.

— Можете мне дать отряд пулемётчиков с офицером?

Полковник читает какие-то записки.

— Да.

— Я прикажу забаррикадировать улицы и установить при входе в город пулемётные гнезда. Если разбитые войска бросятся в город, их встретят.

— Ещё бы.

Полковник отдаёт приказ дежурному офицеру, и тот мчится бегом. Мы прощаемся, и каждого из нас, одного за другим, метит солнечный лучик, идущий из бойницы. Снаружи идёт очень спокойная перестрелка.

Внизу нас ждут два десятка кадетов, облепивших, как мухи, два автомобиля — забившихся вовнутрь, усевшихся на крылья и на капот, стоящих на подножках. Капитан садится с нами. Машины срываются с места и мчатся, подбрасывая кадетов на каждой рытвине.

На письменном столе лежат в ожидании Гарина новые донесения; он мельком проглядывает их. Капитану поручено руководить формируемыми пулемётными гнездами; на улице, уже полностью затенённой заходящим солнцем, теперь видны только головы.

— Конфискуйте всё, что нужно для баррикад!

Оставив Николаева организовывать и вооружать новые отряды, Клейн вновь спускается в подвал вместе с двадцатью кадетами; потом они поднимаются и снова появляются в коридоре, нарушив строй, таща пулемёты, на стволах которых поблескивает солнце. И вновь срываются с места машины под скрежет сцеплений и гудение клаксонов; они облеплены солдатами, которых без конца встряхивает, а за ними на следах колёс остаются лежать сорвавшиеся с голов каски защитного цвета.

Два часа ожидания. Время от времени получаем очередное донесение… Единственный тревожный момент: около четырёх часов враги захватили второй мост. Но тут же вооружённые рабочие, стоявшие в арьергарде на набережной, преградили путь войскам Тана и задержали их до прибытия нашего подвижного пулемётного отряда — и мост был отбит. Потом в переулках, параллельных набережной, расстреливали пленных.

Около половины шестого появились первые перебежчики из дивизии Феня. Встреченные пулемётным огнём, они тут же бросились назад.

Объезжаем наши укрепления. Машина останавливается на некотором расстоянии, а мы — Гарин, секретарь-кантонец и я — идём пешком до конца всех этих улиц, рассечённых посредине низкими баррикадами из балок и деревянных кроватей. За ними пулемётчики курят местные длинные сигары, время от времени заглядывая в бойницы. Гарин смотрит молча. В ста метрах от баррикады вооружённые нами рабочие сидят на корточках в ожидании, переговариваясь или слушая речи импровизированных сержантов, профсоюзных активистов с нарукавными повязками.

По возвращении в комиссариат пропаганды вновь начинается ожидание. Но тревоги больше нет. У последнего из осмотренных нами укреплений к Гарину подбежал секретарь и передал послание Клейна: командир Чан Кайши прорвал линию войск Тана, они рассеяны — как и войска Феня — и пытаются спастись бегством. Перестрелка у мостов прекратилась, а на том берегу продолжается с такой частотой, как будто идёт град; время от времени слышно, как взрываются гранаты, словно огромные петарды. Сражение быстро удаляется, и с такой же быстротой наступает темнота. Пока я ужинаю в кабинете Николаева, разбирая последние донесения из Гонконга, зажигаются огни; уже совсем темно, и я слышу теперь в отдалении только одиночные разрывы…

Когда я спускаюсь на второй этаж, с ночной улицы через окна доносится шум голосов и позвякивание винтовок. У машин в треугольном свете фар снуют чёрные тени кадетов с вертикальными блестящими полосками — винтовками. Батальон Чан Кайши уже здесь. Ничего нельзя различить, кроме пучков света от фар, но чувствуется, что внизу темнота оживлена беспокойным движением большой массы людей, которым хочется говорить громко, как всегда бывает после боя.

Гарин, сидя за столом, ест продолговатый обжаренный хлебец, хрустящий у него на зубах, и разговаривает с генералом Галленом, который ходит по комнате взад-вперёд.

— Полную картину я ещё не могу дать. Но, судя по некоторым полученным донесениям, можно утверждать следующее: повсюду остались островки сопротивления; в городе сохраняется возможность нового выступления, подобного тому, что предпринял Тан.

— Тан схвачен?

— Нет.

— Убит?

— Ещё не знаю. Но дело не в Тане: сегодня он, завтра другой. Английские деньги по-прежнему здесь, и деньги китайских банкиров также. Или мы с этим боремся, или нет. Однако…

Он поднимается, сдунув со стола крошки хлеба и стряхнув их с одежды; идёт к сейфу и достаёт оттуда листовку, которую протягивает Галлену.

— Вот что самое главное.

— Ого! Старая гадина!

— Нет. Он, конечно, не знает о существовании этих листовок.

Я смотрю через плечо Галлена: в листовке объявляется о создании нового правительства, главой которого будто бы предложено стать Чень Даю.

— Они знают, что его можно нам противопоставить. Как бы мы ни старались, он сохраняет своё влияние.

— Давно ты получил эту листовку?

— Час назад.

— Его влияние… Да, он стоит против нас. Ты не находишь, что это продолжается слишком долго?

Гарин, поразмыслив, говорит:

— Это нелегко…

— Тем более, что я перестал доверять Гону… Он лезет не в свои дела и сам решает, кого прикончить, а среди них есть люди, которым партия многим обязана…

— Найди ему замену.

— Тут стоит подумать: малый очень толковый, да и момент сейчас неудачный. А кроме того, если он будет не с ними, то окажется против нас.

— Так что же?

— Без нас он долго не продержится, все террористы слишком неосторожны и никогда не могут сами сорганизоваться… но ещё на несколько дней…

На следующий день

«Ну, конечно!» — говорит Гарин, войдя сегодня утром в свой кабинет и увидев высокие стопки донесений. «После всяких историй всегда так…» И мы вновь принимаемся за работу. Во всех этих донесениях, таких смирных в наших руках, видны следы бешеной деятельности. Страсти и желания вчерашнего и позавчерашнего дня, жестокие приказы людей, о которых я знаю только то, что они либо убиты, либо скрываются. И надежды других людей, желающих завтра сделать то, что не удалось Тану.

Гарин работает молча, подбирая все документы — их много, — которые касаются Чень Дая. Иногда, откладывая бумагу или помечая её красным карандашом, он только произносит вполголоса: «Опять». Вокруг этого старика группируются все наши враги. Тан, полагавший, что сможет быстро прорваться через мосты и завладеть оружием, собранным в комиссариате пропаганды, хотел сделать его главой нового правительства. Все те, кто боится или не хочет действовать, все, кто способен только ныть и жаловаться, кто крутится вокруг вождей тайных политических обществ, все старики, которые когда-то помогали Чень Даю, — все они образуют массу, сформировавшуюся только благодаря личности Чень Дая и без него невозможную…