Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

— Не понимаю, — обреченно проронил он и замолк.

— Посол, что ли? — спросил военный, разглядывая доктора. — Отвечай быстро!

— Нет… я доктор, врач…

— Продотрядовец?

— Я же сказал — врач, лекарь…

— Колчаковец? Белый?!

Доктор растерялся, разжал ладони и выронил саквояж. Военный схватил его, раскрыл и вытряхнул содержимое на пол. Загремели инструменты, с шорохом рассыпались порошки из пакетов, а флакон с лекарствами выкатился на середину избы. Сбив буденовку на затылок, военный подбоченился и хмыкнул.

— Я доктор, поверьте мне…

— А за каким хреном поперся через границу? Не видал, что ли?! — вдруг разгневался военный. — Собери свои шмотки!

— У меня руки связаны, — сказал доктор.

Военный стал развязывать руки, а доктор, пользуясь возможностью, пояснил:

— Родственников ищу… Моя фамилия — Березин…

— Березин?! — военный отшатнулся, заглянул в лицо и, так и не развязав рук, уселся на высокий мягкий стул с засаленной бархатной обшивкой. — Который Березин? Я всех знаю…

— Михаил, — признался доктор и осекся.

Военного подбросило, лицо вытянулось. Затем широкий лоб его взбугрился и наполз на глаза.

— Да я!.. Сам! — он потыкал пальцами себе в глаза. — Видал! Как его Анисим Рыжов! Самолично!.. — он потряс головой. — Нет, ты самозванец! Да и тот старше был! Полковник!

— Я вас понимаю, — доктор опустил голову. — Все-таки не зря шел. Скажите, где он похоронен?

— Кто? — опешил военный.

— Полковник Березин. Это мой отец…

— Во-он что-о! — пропел военный и, содрав буденовку, ударил ею об пол. — Значит, пришел на могилку глянуть? На могилку злейшего врага трудового народа и мировой революции?! А ведь похожий на батю своего! Похо-ожий… И нутром вы все одинаковые! То-то я гляжу и думаю — уж не спятил ли? Уж не блазнится ли… Дневальный!!

— Прошу вас не кричать на меня, — попросил доктор. — Я ни в чем не виноват. Я не участвовал в этой войне и не могу отвечать за отца.

— Не можешь, а ответишь! — военный сорвал с себя ремни, завернул китель на спине и повернулся к доктору. — Видал? Видал, спрашиваю?! За это и ответишь!

Вбежал дневальный — огненно-рыжий и нещадно веснушчатый паренек, пристукнул прикладом об пол.

— В амбар его, суку! — приказал военный, оправляя полы и сверкая гневными глазами.

— Слушаюсь, товарищ командующий республики! — отчеканил рыжий и показал штыком на дверь. — Арестованный, на выход!

Доктор пошевелил затекшими руками и, опустив голову, шагнул через порог…

Михаила Березина ввели в подклет большого общественного амбара, строенного еще дедом Иваном Алексеевичем, после чего тяжелая, без единой щели дверь затворилась и наступил полный мрак. Он не успел рассмотреть, что есть в подклете и велико ли пространство, и теперь, отрезанный от мира, стоял на окаменевших ногах и боялся сделать шаг. Чудилось, будто пола нет и впереди — бездна или, наоборот, глухая стена.

В пятнадцатом году, окончив медицинский факультет, Михаил Березин поступил в госпиталь и на целых пять лет канул в его стенах, будто в этот темный подклет. Там, на поверхности, бушевала война, потом революции и снова война, а он видел лишь бесконечную вереницу больных и раненых людей. И ничего больше. Люди страдали от ран и болезней совершенно одинаково, независимо от того, в каком катаклизме получали они те раны и болезни. Он не вникал в политику, происходящую там, наверху, равно как и политика не вникала в занятие врачей. Во всех войнах и революциях человек, умеющий спасать жизни и облегчать боль, напоминал нечто среднее между богом и человеком. «Спаси!» — кричали и умоляли его, будто высшего судию. «Помоги умереть! — взывали к нему, когда боль была невыносимой. Ему исповедовались, когда дело шло на поправку, у него спрашивали совета, и он принимал все и советовал; он желал всем жизни и только жизни, даже безнадежным, стоящим на краю гибели он сулил свет и добро. Ему было все равно, за какую власть этот человек, какой партии, каких убеждений. Все люди были равны перед ним, как перед богом. Он видел больное тело и страдающую душу: остальное на госпитальной койке не имело значения. Конечно, из разговоров среди больных, из исповедей и несвязного бреда он мог знать и понимать, что происходит „наверху“, однако умышленно не желал ни знать, ни понимать, и был чист и безгрешен в своем умысле. Врач, опустившийся до политики, переставал быть врачом.

Но вот закончилась очередная война. Он почувствовал это лишь по тому, как начал иссякать поток изувеченных людей. И сразу же в госпитале на разные лады, со всевозможными оттенками тона, словно бред у тяжелобольного, зазвучал вопрос: ты за кого? Он не хотел изменить своему принципу и опуститься до политики; он был за жизнь во всех ее видах и поэтому в один миг оказался за воротами госпиталя. И остался совершенно один. Без дела, без больных и без возможности утолить боль страждущих. Он хотел взять патент на частную практику, но снова спросили: ты за кого? — и, услышав ответ, отказали.

И тогда он впервые сказал про себя это слово — безумие…

Михаил ощупал ногой пространство впереди себя и опустился на колени.

— Прошу вас, развяжите мне руки. Кто может.

В углу завозились. Чьи-то ладони дотянулись до него, тронули плечи, лицо, опахнуло чужим дыханием.

— Доктор со связанными руками… Чудны твои дела, господи!

— Вы правы, — согласился Михаил. — Происходит что-то невероятное.

Невидимый человек развязывал ему руки, возился с узлами, и было слышно, когда он прикасался, как стучит сердце.

— Дураки, — буркнул кто-то из угла. — Ничего вы в жизни не смыслите.

— А вы считаете, что все в порядке? — спросил его человек, развязывающий руки. — И наше место в этом амбаре?

— Твое место в гробу! — прорычали из угла. — Интеллигенция собралась, мать вашу… Это вы народ довели! Вы ему мозги заквасили! Теперь — охо-хо-хо! аха-ха! Что происходит! Руки вяжут!.. Да вам надо было глотки всем перевязать! Еще в пятом году!

— Ты заткнись там, белогвардейская шкура! — ответил ему юношеский шепелявый голос. — Народ восстал сам, чтобы стряхнуть цепи рабства! И избавиться от вас, эксплуататоров и угнетателей!

Человек-невидимка распутал узлы и горячо зашептал:

— Давайте отползем в тот угол.

И повлек куда-то вправо. А скандал между тем нарастал.

Михаил нащупал ворох мякины у стены и сел.

— Они же сейчас станут драться, — сказал он с тревогой. — Их следует остановить!

— Нет, не подерутся, — шепотом ответил человек-невидимка. — Они каждый в своем углу на привязи сидят. А раньше дрались… У продкомиссара зубов нет. А он юный совсем… Чем всю жизнь жевать будет?

— Поверьте мне, они больны! — горячо заговорил Михаил. — На медицинском языке это называется паранойя. Желание переустроить мир, навязчивое желание…