Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный

Друзья-товарищи вспомнили вдруг и нелепую гибель другого совсем молодого офицера, Дмитрия Картавцева, на Камчатке.

— Весельчак был и балагур, общительный донельзя, моряк отменный на судне, — с грустью в голосе проговорил Рикорд, — а вот поди же ты, на санках зашибся.

— Неисповедимы пути Господни, — в тон ему ответил Головнин и перевел разговор, — ты-то, Петр Иваныч, теперь куда курс прокладываешь? Я собираюсь в Гулынки отъехать. Надобно собраться с мыслями, теребят меня со всех сторон интересом к делам японским. Греч [62]письмо прислал, предлагает незамедлительно публиковать мои записки в своем журнале.

— У тебя все карты в руках, Василь Михалыч. Никто из европейцев допрежь Японию с изнанки не видел. А по части слога, думается, ты и другого писаку за пояс заткнешь. Дерзай, — убеждал друга Рикорд. — А я подумываю к лету махнуть в Малороссию. Тянет меня в свои пенаты Гриша Коростовцев.

— Поезжай, — добродушно ухмыльнулся Головнин, — на море нынче затихло, Бонапарт, слышь, утихомирился на Эльбе…

«Диана» сблизила и, можно сказать, породнила командира и его боевого помощника. При всей разности характеров их соединяло помимо чисто морских интересов совпадение взглядов на нравственные жизненные принципы, моральные устои. Искренность в отношении, безукоризненная честность в поступках, открытость и отсутствие какого-либо ханжества в отношениях с людьми.

Находясь в Америке, на Камчатке, в плену у японцев, Головнин за долгие годы привык к запоздалым вестям из Европы. Теперь наступило иное измерение времени. Едва успел разобраться в своем довольно-таки запущенном имении Гулынках, как из губернского города долетели устрашающие известия — в первый день весны бежал с острова Эльбы и высадился на берег Франции поверженный Наполеон…

Начались знаменитые последние «Сто дней» французского императора.

Многое узнал о прошедших годах Василий Головнин из газет, которые он с жадностью читал и перечитывал начиная с Иркутска. По крупицам восстанавливал события, происходившие за время его отсутствия в России и Европе…

22 июня 1812 года Наполеон подписал приказ о наступлении великой армии на Россию:

«Рок влечет за собой Россию; ее судьбы должны свершиться… Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, мы пойдем вперед, внесем войну на ее территорию… война будет славной для французов».

После были Смоленск, Бородино, сожженная Москва, бегство остатков великой армии, Березина…

Но Наполеон не терял надежды взять реванш.

«Битва народов» под Лейпцигом привела к крушению великой империи…

И вот теперь, взвесив все «за» и «против», изгнанник вновь воспрянул духом и не ошибся. Народ верил в своего императора, который верно понял дух народа, недовольного возвращением Бурбонов.

«Я явился, чтобы избавить Францию от эмигрантов», — сказал он в Гренобле. «Пускай берегутся священники и дворяне, которые хотели подчинить французов рабству. Я их повешу на фонарях», — заявил в Лионе.

Однако судьбу Франции решал не народ, а те, кто. действительно правил в Париже — встревоженные финансисты, члены торговой палаты, биржа…

После Ватерлоо Наполеон понял, что его покинули те, кто неслыханно обогатился за время империи и, по существу, являлись его опорой — буржуа.

Победно шествовал император по суше. На море ему не везло до последних дней правления…

Так уж случилось, что Наполеон навсегда отрекся от престола 22 июня 1815 года, в тот же день, когда он начал роковую для него кампанию против России…

После отречения Бонапарт направился в Рошфор, к океану, там стояли наготове два фрегата, чтобы переправить его в Америку. На одном из них, «Заале», он вышел в море, но впереди маячили сторожевые фрегаты англичан, английская эскадра блокировала выход в океан. Бонапарт надеялся, что англичане пропустят его в Америку, но капитан Мэтленд ответил вежливым отказом: «Где же ручательство, что император Наполеон не вернется снова и не заставит опять Англию и всю Европу принести новые кровавые и материальные жертвы, если он теперь выедет в Америку?»

Французские капитаны предложили Бонапарту ночью с боем прорваться сквозь блокаду, другие молодые офицеры брались ночью, тайком, на небольшом судне вывезти.

Неделю размышлял бывший монарх и ответил, что не намерен жертвовать людьми ради своего спасения. Он решил сдаться Англии…

15 июля матросы брига «Ястреб», выстроившись во фронт, последний раз приветствовали своего кумира, ступившего на палубу в любимом егерском мундире. «Ястреб» переправлял его к англичанам.

— Да здравствует император!

Его судьба была предрешена. Осенью 1815 года фрегат «Нортумберлэнд» доставил Бонапарта на остров Святой Елены, где ему суждено было провести последние пять лет жизни…

Интерес русского обывателя к известиям из Франции постепенно угасал, а вот любопытство к загадочному малоизвестному восточному соседу возрастало.

Завесу таинственности чуть-чуть приподняла миссия Резанова. Общество взбудоражилось, узнав в свое время о задержании японцами Головнина. Теперь читатели ждали описания переживаний, впечатлений и взгляда его самого, первого россиянина, прожившего не один год в неведомой стране. Ожидания не обманули нетерпеливых. Уже первые номера журнала «Сын Отечества» с воспоминаниями Головнина о его приключениях пошли нарасхват. Наконец-то после всех проволочек у цензоров, издателей, редакторов, переписчиков Головнин держит в руках первый экземпляр первой книги. Ни с чем не сравнимое чувство!

Первое издание «Записок флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев» быстро исчезло из книжных лавок Петербурга. Спустя год перевод записок появился в Лондоне, Париже, Лейпциге, Амстердаме… Как водится, белокаменная старалась идти в ногу с северной столицей. Появился в Москве и рассказ Рикорда о вояжах к японцам на выручку друга…

Давно не встречались они. Увиделись перед разлукой. Рикорд уезжал на Камчатку. Долгие хлопоты губернатора Трескина, не без помощи председателя Комитета по преобразованию Камчатского края Сарычева, увенчались успехом. Начальником Камчатской области назначили толкового и знающего этот край моряка. Уезжал Рикорд по зимнику не один, с молодой женой, жизнерадостной черноглазой хохлушкой.

— Знакомься, Василий Михайлович, моя супруга, Людмила Ивановна, урожденная Коростовцева, — представил он другу свою половину.

Головнин и Рикорд не слыли среди сослуживцев ловеласами, но и не причисляли себя к ханжам.

Страсть захватила Рикорда в имении его приятеля и однокашника Коростовцева, где он проводил отпускные месяцы. Поневоле пришлось породниться с приятелем.