Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный

— Чего же он просит? — спросил командир.

— Да просто так, ничего не желает. Истосковался, говорит, по русской речи. А просится на шлюп, того никак не может поверить, что русские оказались на мысе Доброй Надежды.

— Любопытный молодчик, — задумчиво сказал Головнин. — Оно и немудрено, мы-то первые из россиян здесь объявились. Ежели повстречается вам, Федор Федорович, пригласите его на шлюп.

Через пару дней Мур привез «француза» из России. Широколицего, с приплюснутым носом, с густой бородой посетителя привели в кают-компанию, накормили щами, которые он уплетал за обе щеки, повторяя свою историю.

— Кем же твой тятенька состоял? — спросил Головнин.

— У губернатора, ваше благородие, пансион содержал.

— Парле ву франсе? — неожиданно спросил Головнин. Во время службы на Средиземном море он не раз общался с пленными французами и знал несколько обыденных Фраз.

Щеки у Ганц-Русса сразу покраснели, он, видимо, все-таки понял о чем речь, но не растерялся.

— Мы, ваше благородие, позабыли все, что знали сколько годков-то отзвонилось.

— Слава Богу, ты хоть по-русски не разучился, — засмеялся командир.

Гость вдруг засуетился, облизнул ложку.

— Дозвольте, ваше благородие, побаловаться табачком на воздухе.

Головнин, продолжая улыбаться, перевел взгляд на гардемарина Всеволода Якушкина.

— Проводите его на бак, пусть душу отведет. Присутствующие проводили гостя насмешливым взглядом, а командир откровенно высказался.

— Сомнения меня великие берут о его присказке. Французский он не знает, а русские слова выговаривает довольно твердо, по-крестьянски, простонародно. Видимо, он не французского, а володимерского происхождения…

Следующий визит земляка на шлюп все разъяснил. В кают-компании его угостили водкой, и, как описал потом Головнин, «со слезами признался, что он не Ганц-Русс, а Иван Степанов, сын Сезиомов; отец его был винный компанейщик в Нижнем Новгороде, от которого он бежал; по словам его, ему 48 лет от роду, но на вид кажется 35 или 38. Просил он у меня ружье и пороху, но как в здешней колонии никто не смеет без позволения губернатора иметь у себя какое-нибудь оружие и ввоз оного строго запрещен, то я принужден был в просьбе его отказать.

Мы сделали ему некоторые другие подарки, в числе коих я дал ему серебряный рубль с изображением императрицы Екатерины II и календарь, написав на оном имена всех наших офицеров, и сказал ему, чтобы он их берег в знак памяти и не забывал бы, что он россиянин и подданный нашего государя. Он чрезвычайно удивлялся, что русские пришли на мыс Доброй Надежды».

Минуло более недели, шлюп готовился к походу, а Барти не давал о себе знать. Тогда Головнин сам решил поехать к нему. Не привык он откладывать в долгий ящик дела, от которых зависели судьбы людей.

— Завтра отправляюсь в Капштадт, потеребить адмирала Барти с решением, — объявил он в кают-компании, — путь неблизкий, поболее двух десятков миль, — командир остановил свой взгляд на мичмане Муре.

«Ума ему не занимать, пригож собой, обходителен».

— Со мной отправится Федор Федорович, за меня в командование вступит, как положено, лейтенант Петр Иваныч Рикорд…

Вице-адмирал Барти, как и в первый раз принял Головнина внешне приветливо, но его ответ огорчил.

— К сожалению, я еще не успел обсудить ваше дело с губернатором. Оно требует тщательного рассмотрения. Думаю, что в ближайшие дни оно решится. А вам, сэр, думаю, будет нелишне познакомиться со здешними правителями. Я доложу о вас губернатору. «Будучи в Капштадте, — отметил Головнин, — я посетил губернатора лорда Каледона, главнокомандующего войсками генерала Грея, коменданта города генерала Ведерала и фискала Ван-Риневельда. Губернатор принял меня и бывшего со мной мичмана Мура очень вежливо, разговаривал с нами более получаса и наконец сам лично пригласил нас на бал в день рождения принца Валлийского. Приемом генерала Ведерала я также очень доволен; он обошелся со мной с отменной лаской и звал к себе обедать». На следующий день в гостиницу, где остановились Головнин и Мур, приехал адъютант Барти.

— Вице-адмирал Барти, сэр, свидетельствует вам свое почтение, — поздоровался он, вручил ему письмо адмирала и откланялся.

По мере чтения лицо Головнина мрачнело. Вздохнув, он разочарованно сообщил Муру:

— Вот так-то, Федор Федорович. Вице-адмирал кивает на своего предшественника Роулея. Он, мол, уже запросил Адмиралтейство, посему ему это дело до ответа Лондона не под силу разрешить. А стало быть, нам набраться терпения следует и ожидать оказии из Англии…

Судьбы мореплавателей извечно сплелись с невзгодами и лишениями. Такова неизбежная участь людей, связавших свою участь с морем. Речь не о тех испытаниях в схватках со стихией, которые нередко оканчиваются печально.

Мореходы-первопроходцы, за редким исключением, пытливые искатели, на своем пути всегда попадают в иную, отличную от привычной, среду обитания людей. Здесь они сталкивались с нравами и обычаями, которые подчас чужды им и неприемлемы. Пришельцы далеко не всегда были желанными гостями для аборигенов…

Христофор Колумб и Фернандо Магеллан, Васко де Гама и Америго Веспуччи, Джемс Кук и Жан Лаперуз. Разные эпохи и страны. Неодинаковы характеры этих людей, но много общего в их нелегкой жизни первооткрывателей, подчас с трагическим концом. Взять хотя бы последнего из них, Лаперуза, которого не раз вспоминал в пути Головнин.

Два десятилетия назад отправился в дальний путь Лаперуз, уже увидели свет его записки, а сама судьба мореплавателя и его спутников до сих пор покрыта завесой неизвестности…

Вот и «Диана» оказалась плененной. Но не по оплошности или вине командира. Шлюп стал невольным заложником разыгравшейся далеко от Доброй Надежды схватки европейских властителей.

Попав, казалось бы, в безвыходную ситуацию, Головнин пока еще надеялся на благополучный исход. Получив последний ответ Барти, он понял его однозначно: «Итак, мы должны были дожидаться решения из Англии. Другого делать нам ничего не оставалось, как только опять вооружиться терпением».

Одно утешало капитана «Дианы». «Хотя я и находился на мысе Доброй Надежды 13 месяцев сряду и во все это время со стороны здешнего правительства мог иметь позволение пользоваться совершенною свободою ездить по колонии, куда и когда мне было угодно».

Правда, желания совпадали с возможностями не всегда по весьма банальной причине — «недостаток в деньгах, нужных для путешествия».

Головнин уже не первый месяц пытливым взором русского мореплавателя оценивает благодатную природу края, всматривается в жизнь и быт его обитателей, о которых немало читал раньше. «Кроме нашей братьи мореходцев, писавших о сей славной колонии, многие знаменитые мужи, известные в свете своими дарованиями и ученостью, нарочно посещали оную и издали в свет описания своих путешествий».