Леонтий Раковский - Изумленный капитан

Сегодня, нежданно-негадано, пришла из Адмиралтейств-Коллегий бумага: выслать в Санкт-Питербурх всех мичманов, находящихся в Астрахани с 722-го года.

Завтра Возницын уезжал.

Они стояли молча. Говорить было тяжело. Хотелось теснее прижаться друг к другу, чтобы каждую последнюю секунду чувствовать близость любимого человека.

На Пречистенских воротах Кремля пробили часы.

Уже не первый бой часов пропускала Софья, охотно соглашаясь с Возницыным, когда он просил:

– Не уходи, успеешь!

Но когда-нибудь надо же было решиться отвести от себя эти нежные, любящие руки!

– Сашенька, мне надобно итти, – с сожалением сказала Софья: – Капитанша и так уже все время спрашивает: и чего ты засиживаешься у своей управительницы? Мы, ведь, скоро увидимся, а тогда…

Она не досказала.

Сколько раз за сегодняшний вечер они говорили об этом.

Было решено: Возницын, приехав в Питербурх, постарается как-либо уйти из армии (при царице все-таки легче уволиться, чем было при покойном царе Петре), а Софья вернется из Астрахани, и они поженятся.

В мечтах так легко и просто преодолевались все препятствия, так быстро освобождались: Возницын – от армии, Софья – от графа Шереметьева, крепостной которого она была.

Софья в последний раз прижалась к Возницыну. Слезы сдавили горло. Она всхлипнула и, оттолкнув Возницына, бросилась прочь.

Он стоял, с болью глядя, как все дальше и дальше удаляется Софья.

Вот она мелькнула у белой «входской» церкви, обернулась, глянула на Агарянские ворота и скрылась.

Возницын медленно пошел домой, перебирая в памяти весь сегодняшний день.

Утром проснулся с радостной мыслью: сегодня увижу ее!

Затем – обычные часы в канцелярии.

Получили почту из Питербурха.

Как потешались все над тем, что мичмана Ваську Злыдина, беспросветного пьяницу, Адмиралтейств-Коллегия за пьянство велела оштрафовать – посадить меж дураками и собаками на кобылу.

А потом этот проклятый пакет с приказом собираться в Питербурх!

– Ты что это, Возницын, не весел? – удивленно спрашивали его товарищи. – Аль уезжать не желаешь? Не надоели тебе еще астраханская жарища, комары да лихоманки?

Весь день всё валилось из рук. Еле дождался вечера.

Злило Возницына еще и то, что сегодня встретиться с Софьей у него, в порту, не придется: приехали из Ярковской гавани Андрюша Дашков и Масальский. Они живо собрались в путь-дорогу: оба радовались указу и горели желанием поскорее уехать из Астрахани.

Софья встретила неприятное известие спокойно:

– Только зиму прожить, а там я приеду к тебе. Князь Ментиков, дядя капитанши, обещал Мишукову, что он весной вернется в Питербурх.

Возницын шел, вспоминая все это, и думал, что Софья еще так близко, за этими вот домишками, а кажется уж, бог весть, как далеко…

И как-то не верилось, что еще полчаса тому назад он целовал эти пухлые губы, эти синие глаза…

Сладкая грусть щемила сердце.

Он нехотя шел домой. Ему не хотелось сейчас ни с кем говорить, а Возницын знал: у себя в горнице он застанет Андрюшу и Масальского.

Они, поди, еще не спят! И снова станут трунить над ним, что Саша так же не хочет уезжать из Астрахани, как четыре года назад не хотел уезжать из Санкт-Питербурха.

В первое воскресенье после отъезда Возницына Софья, как всегда, отпросилась у капитанши навестить старуху-управительницу.

Итти в город у Софьи не было желания, но приходилось хоть на первых порах продолжать старую уловку, чтобы не навлечь подозрения.

Софья вышла из дому, не зная, куда направиться.

Так тоскливо было ходить одной и знать, что у кирпичных городских ворот или из-за лачуг астраханских жителей не выглянет знакомая, высокая фигура.

Она знала, что Возницын уже далеко, а все-таки невольно присматривалась ко всякому моряку – точно надеялась встретить Сашу.

Софья пошла к индийскому двору посмотреть на персидские шелка.

У каменных ларей, сделанных наподобие монастырских келий, подогнув под себя ноги, сидели на коврах красивые индийцы.

В глубине ларей виднелись яркие шелка, пестрые кафтаны, шальвары, разноцветные кушаки, черкесские бурки.

Спереди на лотке лежали стопки золота и серебра в самой разнообразной монете.

Софье рассказали этот обычай индийских купцов раз в год выкладывать на лоток все наличные деньги, чтобы покупатели могли оценить состоятельность купца.

Белозубые индийцы провожали Софью жадными глазами.

У одного ларя Софья увидела любопытную сцену: грязный казаченок лет восьми держал ворону. Он тискал птицу, и ворона пронзительно кричала.

По гостиному двору проходили русские, калмыки, персы, кабардинцы, армяне – никто не обращал внимания на отчаянные вороньи вопли. Только молодой высокий индиец, покраснев от злости, кричал:

– Пусти, зачем тебе птица?

Казаченок продолжал тискать бедную ворону и торговался с индийцем:

– Дай алтын – пущу!

Софья как раз поравнялась с казаченком. Она схватила его за шыворот.

– Пускай ворону, не мучь!

Казаченок, зло вытаращив глаза, вырвался, ругаясь.

Софья хотела уже отпустить его, чтобы не слышать этой непристойной ругани, но индиец швырнул монету:

– На алтын!

Казаченок подбросил ворону вверх, а сам кинулся подымать деньги.

Ворона, взмахнув крыльями, улетела к Спасскому монастырю.

Индиец с благодарностью посмотрел на Софью.

Выйдя из индийского двора, Софья не знала, куда себя девать.

Она не раз говорила капитанше, что вотчинная старица живет в слободке за Кутумом, и потому решила посидеть на берегу Волги, чтобы хоть возвращаться с той стороны.

Софья вышла к берегу и села на песок.

Софья сидела, вспоминая, как совсем недавно, еще неделю тому назад, она с Возницыным гуляла здесь.

Софье взгрустнулось.

И надо же было Адмиралтейств-Коллегии вызвать мичманов в Питербурх! Пожили бы здесь хоть до весны, а там вместе бы поехали: капитан Мишуков клянется, что дальше весны не останется в Астрахани.

С противоположного берега кто-то переезжал на лодке в город.

Человек был в лодке один. Он сидел на веслах, и Софья видела только его малиновый кафтан и красную турецкую феску.

Софья мельком взглянула на лодку и на красную феску и снова задумалась о своей жизни.

За эти несколько недель, что она прожила в Астрахани, Софье все уже здесь надоело.

Хотелось уехать отсюда куда-либо еще. Хотелось новых впечатлений. Хотелось – и сама не знала чего…

Софья теребила конец шарфа.

– Кали? гимэ?ра сас! Добрый день! – раздалось вдруг над самым ухом.

Софья даже вздрогнула от неожиданности и оглянулась: в двух шагах от нее стоял, улыбаясь одними масляными глазами, черноусый управитель вотчинами, Галатьянов.