Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура

Ли Чжан-сюй торопился. Он потерял всю свою важность, с которой сидел, развалившись в кресле у начальника сотни особого назначения. Он взмок через сотню шагов. Плотная, с твердыми полями соломенная шляпа показалась ему тесной, халат — узким. Точно женщина, придерживая руками халат на бедрах, он шагал, широко расставляя ноги.

К отходу катера поспели вовремя.

Арестованные и конвоиры поместились в рубке рулевого. Там было тесно. Рулевой недовольно косился, ворчал, бросал сердитые взгляды на офицера. Но Степанов молчал, пренебрегая его недовольством, курил папиросы одну за другой, бросая окурки за борт в открытый иллюминатор.

Китаец со своим спутником первыми сошли с катера. Стали в сторону, внимательно наблюдая за немногими пассажирами. Когда пристань опустела, тогда — конвоир впереди, за ним арестованные, потом офицер — оставили катер и направились к выходу из порта. Степанов оглядывался время от времени по сторонам. Лицо рябого приняло свойственное ему выражение тупого безразличия ко всему. Он тяжело ступал по мостовой, держа винтовку наперевес.

Вслед за ними отправился и Ли Чжан-сюй со своим спутником.

Офицер свернул в тихий переулок. Ли нагнал группу. Степанов замедлил шаг. Спутник Ли, поравнявшись с арестованными, сказал тихо:

— Ну, здравствуйте, ребята!

Арестованные разом обернулись к нему. Нина не могла сдержать возгласа изумления и радости. Семен остановился и широко раскрыл глаза:

— Виталий!

Рябой встревоженно перекинул винтовку наперевес и угрожающе крикнул:

— Эй, там! С арестованными не разговаривать!

В ту же секунду поручик Степанов сильным ударом свалил его с ног. В глазах рябого мелькнуло лицо девушки, изумленно взглянувшей на офицера. Падая, он увидел, как девушка бросилась к чернявому пареньку, что сопровождал китайца. Вслед за тем Ли выхватил у него винтовку, ударил прикладом, и рябой потерял сознание. Степанов прицелился было в упавшего конвоира, но Виталий остановил:

— Не надо! И так не скоро очухается.

Китаец отстегнул от винтовки ремень, связал им руки и ноги конвоира, вытащил платок, запихнул в рот казаку. Переулок был пустынным в этот час дня. Оглушенного казака втащили в первый попавшийся подъезд. Все произошло так быстро, что Нина не могла прийти в себя. Она нервно сжимала пальцы. Она видела, что и офицер и китаец участвовали в их освобождении, поняла, что это свои, лихорадочно пожала руку Степанову и Ли.

— Спасибо, товарищи! Ах, спасибо!.. Мы столько натерпелись…

Виталий заметил:

— А ты что думала? Так вам и пропадать? — Потом он заторопился. — А теперь — ходу! Ходу, ребята!

Бегом они пролетели переулок, свернули в боковую улицу, вышли по ней на Светланскую и тотчас же затерялись в толпе прохожих.

Михайлов посмотрел на них:

— Неплохо! Неплохо, товарищи! Все, значит, сошло? Ну-ка, дайте я погляжу на вас… Э-э, да чего там глядеть!

Он привлек к себе по очереди каждого из молодых людей и крепко поцеловал.

— Ну, счастлив ваш бог, что все обошлось… без жертв. Казака я не считаю…

— Да он испугом отделался, — сказал Степанов. — Хотел я его… да вот товарищ не дал! — указал он на Виталия.

Юноша открыто смотрел на Михайлова.

— Лишняя смерть. Дела это не меняло.

— Интеллигентские мерехлюндии! — сердито сказал Михайлов. — Ты думаешь, им такое соображение в голову пришло бы? Пристукнули бы за милую душу.

— Выстрел мог привлечь внимание!

— То-то! Так бы и говорил, а то «лишняя смерть», — усмехнулся Михайлов. Однако улыбка его тотчас же исчезла. — Как бы нам этот казак боком не вышел. Он видел вас у Караева… присмотрелся! Запомнил… если Ли не совсем отшиб ему память.

Ли показал на Степанова:

— Вот он, наверно, отшиб… Я только мало-мало добавил.

Степанов рассмеялся.

— Ну, Ли, я думал, ты только на сцене умеешь играть да вышагивать с красной бородой, а ты так ловко управился с винтовкой, что я диву дался.

Ли с достоинством ответил:

— Каждый китайский артист умеет фехтовать. И потом тебе стыдно не знать, что я играю роли благородных стариков и «вышагиваю» только с белой бородой.

Михайлов дружески похлопал Ли по плечу.

— На этот раз, Ли, ты сыграл самую благородную роль в своей жизни, хотя и играл роль бандита из «Трех тузов»! Не так ли?

Михайлов обратился к Виталию:

— Ну, хозяин, куда ты думаешь девать своих крестников?

Виталий простодушно сказал:

— Да я еще не думал. Надо было их выцарапать. А место найти можно.

— А именно?

— Пока пусть в мастерских Военного порта побудут, есть там люди, что приютят их. А потом видно будет.

— Вот хорошо! — сказала Нина. — Я бывала в Военном порту часто. Там у меня много знакомых — работала, когда готовилось восстание против генерала Розанова.

— Плохо! — поморщился Михайлов. — Тебя, значит, в лицо там хорошо знают?

— Ну еще бы!

— Никуда не годится. Шпики мигом заметят. И не миновать тебе Полтавской… Никуда не годится!.. — Он подумал и, глядя на смущенных Нину и Виталия, сказал: — Надо их на время убрать подальше… Придется в деревню отослать.

Семен покачал головой:

— Как же это так? Тут дело горит, а нас в деревню? Товарищ Михайлов!

Михайлов нахмурился.

— А мы вас не на лечение в деревню пошлем, товарищ Семен. Что же ты думаешь, там не горит? Горит везде… Я думаю, уже и Меркулов и генеральские его прихвостни чемоданы пакуют… Не знаю, какой еще фортель они выкинут, а уже деньги и ценности в Японию отправляют. Значит, драпать готовятся. Двадцать шестое маяим как мертвому припарки! Народно-революционная армия готовится нажать на меркуловских. Надо, значит, тылы у них рвать, партизанить, не давать фуражу, продовольствия, подвод, пути разрушать.

— Ну, это другое дело! — успокоился Семен.

— Тот-то! — Михайлов обратился к Виталию: — Я думаю, неплохо бы отправить ребят в район Раздольного! А? Там сейчас молодежь шевелится. Нужны смелые люди! — Немного подумал. — Топоркову люди нужны. На Сучане тоже. Значит, решено? Семена — на Сучан, Нину — к Топоркову.

Бонивур оглядел товарищей. Вот стоят они, только что вырванные из рук смерти. Возбуждение горит на их молодых лицах, глаза блестят от радости встречи со своими, от радости жизни, что вновь дана им. Надолго ли?

Высокий, статный Семен, робея в присутствии Михайлова, то и дело приглаживал рукой свои белокурые пышные волосы, которые прядями падали на его широкий, упрямый лоб. Глаза его, голубые глаза спокойного и сильного человека, устремлены на Михайлова. Семен обеспокоен мыслью: так ли, как подобает комсомольцу, держал он себя в подполье и в лапах контрразведки? Он пытается найти ответ на свой вопрос во взгляде Михайлова. Широкая грудь его вздымается от шумного дыхания.