Софрон Данилов - Красавица Амга

Пустынная тишь царила в доме, будто вымерло всё. Аргылов громко откашлялся, давая знать о своём возвращении, разделся, затем спросил в пустоту:

— Никого нет, что ли?

Никто не отозвался, и тогда Аргылов с силой распахнул дверь чулана. Дочь лежала на кровати, отвернувшись к стене. Отец поднял её рывком за руку:

— Ты меня слышишь или нет?!

Кыча молча стояла перед ним, прикусив губу.

— Притворяешься глухой? Так я отворю тебе уши! Прикидываешься немой — так я развяжу твой язык! Будешь упрямиться — добра не жди!

Отец выволок дочь за руку из чуланчика и остановился перед камельком.

— Смотри сюда! — Вынув из кармана распечатанное письмо, он бросил его на тлеющие угли. — Запомни: никаких больше писем! Ещё раз поймаю — пеняй на себя. И выбрось из головы учёбу. Из дома уедешь, когда выйдешь замуж, а до этого — ни на шаг! И не смотри на меня так! Не смотри, говорю!

Нет, Кыча не отвела жёсткого взгляда.

— Проколю твои бесстыжие глаза!

Аргылов уже протянул руки схватить её, как откуда-то появилась Ааныс и молча встала между отцом и дочерью. Аргылов так и застыл с протянутыми руками: что это? Жена, с которой он прожил больше четверти века и ни разу не слышал слова поперёк, — разве это она? Что сделалось с нею! Но ничего, он и её поставит на место! Аргылов повёл рукой, чтобы отстранить жену, но та стояла неколебимо, нервно, как у возбуждённой лошади, раздувались тонкие крылья носа, и пугающе незнакомо, точь-в-точь как у дочери, смотрели в упор её потемневшие глаза.

— Ну, погодите! Вы у меня ещё наплачетесь!

Схватив в охапку шапку и шубу, Аргылов с силой хлопнул дверью.

Через несколько дней Суонда поехал в Амгу с поручением зайти к некоему Балланаю: нет ли у того известий о Валерии. Конечно, бессмысленно было ждать от Суонды чего-либо внятного, но всё-таки мог пробормотать он хотя бы несколько слов — лишь суть. Больше Аргылову и не требовалось.

Когда к вечеру Суонда вернулся, Аргылов уловил подобие некоего выражения на его каменном лице.

— Ну что?

Суонда молча полез за пазуху и достал свёрнутую газету.

— Кто тебе дал? Не Балланай ли? — Аргылов осторожно взял газету. Суонда кивнул. — На словах ничего не передавал?

Молча ткнув черным пальцем в обведённое карандашом место на последней странице, Суонда попятился к двери и вышел.

Аргылов повертел газету в руках.

— Хотуой, иди-ка прочти!

На этот раз Кыча не заставила себя упрашивать: как же, газета из Якутска! В номере «Автономной Якутии» на первой полосе большими буквами: «Все — на разгром авантюры генерала Пепеляева!», передовая статья «Якутский народ поднялся на защиту Советской власти», заметка: «Комсомольцы Якутска вступают в ряды красных войск», информация из улусов… Аргылов вырвал газету из рук дочери и пальцем ткнул в место, обведённое карандашом на последней странице.

— Читай вот это!

«Сообщение Якутского областного отдела ГПУ». В предчувствии недоброго у Кычи тревожно ворохнулось сердце.

— «Сообщение Якутского областного отдела ГПУ. На днях, за активное участие в белобандитском двиокении, за шпионаж в пользу врагов Советской власти Революционным Трибуналом Якутской области приговорены к расстрелу: 1) Аргылов Валерий Дмитриевич…»

— Что ты там бормочешь? — закричал Аргылов. — Читай как следует!

— «…приговорены к расстрелу: 1) Аргылов Валерий Дмитриевич…» — повторила Кыча и умолкла опять.

Старик в ужасе попятился. Кыча молчала, не отводя взгляда от роковых строк.

— Убили! Загубили! Аа-ыы-ыы! — не своим голосом закричал Аргылов, вырвал у Кычи газету и стал рвать её в клочья. — О, горе мне, горе! Абак-ка-бы-ыы!.. Проклятые! Голубчик мой, сынок…

Выбежала на крик Ааныс и кинулась к дочери:

— Скажи, доченька, ты что сейчас прочитала? С Валерием что-нибудь, да?..

— Приговорили к расстрелу, — едва выговорила Кыча и обняла мать.

— Ка-ак! Моего Валерия? Ох… — вскрикнула Ааныс и, прислонясь к стене, стала медленно оседать. — Ох, сыночек…

Неистово причитая и втаптывая в пол клочки газеты, Аргылов обрушился на дочь.

— Стоишь молчком? Горе у матери, горе у отца, а у неё ни слезинки.

На этот раз Кыча глянула на отца с виною: что поделать, если ни слезинки? Есть ведь и такое горе. Её кроткий виноватый взгляд пуще взбесил Аргылова, и, давая выход ярости, он сорвал с матичного столба нагайку.

— На тебе! На, ещё!

Кыча опустилась на пол рядом с матерью и закрыла голову руками.

В тот вечер уже приговорённый к расстрелу Аргылов-младший, буйствуя, добился всё-таки, чтобы его привели к следователю. К Ойурову вошёл на этот раз совсем другой человек: ни прежней заносчиво вскинутой головы, ни выпяченной груди, ни наглого в упор взгляда. Осторожно, с опаской, вошёл человек с поникшей головой, с бегающими, но потухшими глазами, вошёл вялой, шаркающей походкой побитого пса. Увидев его, Томмот поразился, как может измениться человек за какой-нибудь час-другой.

Валерий рассказал, с каким поручением послал его генерал Пепеляев, как он доехал до Якутска, где и у кого по пути останавливался, с кем виделся в городе. Не пропустив ни одной подробности, дал он показания и о Соболеве: кто его знает в отряде Пепеляева, рассказал о письме полковника Рейнгардта, о согласии Соболева выполнить порученное задание. «Подлец! — злорадствовал он про себя. — Рад был, когда предавал меня. Думал, продажная душа, что откупился мной. Теперь-то и тебя поставят к стенке!»

Увлёкшись, он, однако, вовремя опомнился, если вот этак выложить всё разом, то можно продешевить. Иссякнешь, как проколотый пузырь, и нет тебе никакой цены. Нет, тут вначале надо было поторговаться с ними, поставить условие сохранить жизнь, а уж потом давать показания. Ведь в течение всего следствия Ойуров только и знал, что твердил: «Чистосердечные признания трибунал учтёт». А если так, почему бы им не изменить приговор уже сейчас, ведь он дал показания? А не изменить, то пусть хоть по крайней мере подождут с приговором. С приведением его в исполнение…

— Гражданин следователь, я дал показания. Трибунал отменит свой приговор? Вы говорили мне…

— Я говорил вам это до приговора.

— Я бы ещё многое показал…

— Ничего обещать не могу, это не я решаю. Одно могу посоветовать: не лови-ка ты зайца вершой, а карася петлёй.

— Я готов дать показания ещё. Только мне надо прийти в себя. Завтра… или послезавтра, например…

Так, торгуясь, Аргылов всё же выиграл немного времени, только на что ему было употребить это время — вот чего он не мог для себя решить. Правду говорят, перед смертью не надышишься. Что за жизнь, если не волен ты распорядиться по-своему ни одной её минутой, не можешь уверенно сказать, что будет с тобою через час. Всё это — в божьих руках, а точнее сказать — в руках чекистов.