Софрон Данилов - Красавица Амга

— Кыча…

— Чтобы ты своим лживым языком не смел называть моего имени! — Она оттолкнула его рукой.

Вместо того чтобы обидеться, Томмот засиял, и это взбесило девушку. Кулаками в грудь она погнала его, пятящегося, на другую половину дома.

Услышав возню, Ааныс поспешила в комнату.

— Кыча! Что с тобой?

Она оттащила дочь, Кыча упала на стол головой и зашлась в плаче. Ааныс увела её за перегородку.

Томмот ликовал, ему казалось даже, что сумерки отступили, что в доме стало светлей.

Вскоре из-за перегородки вышла Ааныс. Ожидая беды, она украдкой бросила на Томмота короткий взгляд. Успокоилась, однако, видя, что и парень спокоен и даже чему-то рад.

— Лежит и плачет… Что тут случилось?

— Да так, просто…

— Как это так! — с сомнением покачала головой Ааныс.

— Сердится, что в бандитах. Но я никого не граблю, просто выезжаю с ними…

— Хворает она, вот и не в себе немножко. Голубчик, ты на неё не сердись…

— Нет, разве можно…

— Вот и хорошо. Я быстро управлюсь. Пусть она там одна успокоится, а ты посиди тут.

И правда, Ааныс скоро появилась с берестяным подойником в руках. В тёмном закутке за печкой она перелила надоенное молоко в другую посуду и подошла к столу.

— О, да ты и не ел. Поешь, а?

— Пожалуй, поем.

Ааныс накрыла на стол, и Томмот принялся уплетать за обе щёки. Лепёшка, которая совсем недавно застревала в горле, оказалась на редкость вкусной. Горячий чай, подбеленный свежим молоком, теплом растекался по телу.

— Ешь, ешь! — матерински глядела на него Ааныс. — Оголодал ты, парень, совсем. И мой Валерий небось ходит так же, щёлкает зубами. Такой голодный, а чего не ел, когда подала Кыча?

— Да так…

— Живём у большой дороги, люди с ружьями заходят часто, ты на неё не сердись.

Томмот с набитым ртом широко улыбнулся и махнул рукой: не стоит об этом!

«Кроткий характер у парня», — подумала Ааныс. И тут догадка её осенила:

— Голубчик, ты в Якутске чем занимался?

— Учился.

— Где?

— В учительском техникуме.

«Так и есть!» Ааныс прилегла на стол грудью, оглянулась на перегородку и шёпотом спросила:

— Кычу ты раньше знал?

— Знал. Вместе учились.

— А это… вы с нею дружили?

Поколебавшись, Томмот согласно кивнул головой.

— Но лучше об этом молчать. Узнает отец, этот Угрюмов, ваш русский зятёк, станут сводить счёты…

— Да какой же он зять? Не зять совсем…

— Как? А вино пили…

— А вот так, — Ааныс не стала объяснять. — Он не зять совсем.

— Как знать! Я же видел, Кыча целовалась с ним! А на меня вот смотрит хуже, чем на собаку…

— Не говори так, голубчик… У девушки сердце лежит к тебе, вот она и упрямится. Кто знает, чем кончится эта смута. Вы молоды…

— Не стоит гадать! Что до меня, не верится, что доживу до тех дней.

— Грех так говорить! — и вдруг захлопотала опять: — Пора ставить варево на ужин. Суонда, оживи-ка огонь!

Нескладный большой человек, на которого давеча наткнулся Томмот у порога, нехотя поднялся с кровати, куда он только было улёгся, зайдя снаружи, разгрёб угли в камельке и подложил дров.

— Голубчик, разруби-ка мне эту кость, — попросила хозяйка, заправляя котёл мясом. — Топор лежит в запечье.

Томмот с охотой принялся было за дело, как вдруг из-за перегородки выскочила Кыча, схватила с крюка возле дверей шубу и шапку Томмота и бросила ему в лицо:

— Пусть проваливает! Уже «голубчиком» сделался! Обманщик! Бандит!

Томмот опешил, но стал послушно одеваться. А Кыча не находила себе места; лицо её пылало, руки дрожали. Увидев ружьё, она схватила его и попыталась взвести курок.

— Спятила, девка! — Мать вырвала у неё ружьё и передала Томмоту. — Не дури, тебе говорят!

Но Кычу уже трудно было остановить.

— Тогда ты стреляй! Нам двоим на этой земле не ужиться! Стреляй, бандит!

Услышав такое, Суонда проворней соболя вскочил с кровати и встал между своей любимицей и парнем.

Томмот закинул ружьё за спину и направился к двери. Тогда, метнувшись к запечью, Кыча схватила топор.

Томмот выскочил вон. Сзади хлопнула дверь. В сенях он прислушался: в доме ещё гомонили. Вот так в переплёт он попал! Видать, при Кыче вход в этот дом ему уже заказан. Ладно, нет худа без добра — он теперь поедет в Сасыл Сысы, нельзя упускать удобный момент: едва ли его ещё раз выпустят из слободы одного, без соглядатая! Валерий, пожалуй, и в этот раз не отпустил бы, не опохмелись он с утра со своей бабёнкой. Да, за отлучку из слободы и особенно вот за эту поездку в сторону Сасыл Сысы не похвалил бы его Ойуров. Расставаясь, он не раз говорил ему: «Избегай места боёв. Нам не нужно твоё ратное геройство. Есть на то другие люди. Нам нужны твои глаза и уши. Ты должен быть в живых. Твоя главная задача: вызнать, куда собираются ударить белые, места и время их засад».

Но Томмот ничего не мог сделать с собой.

Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит — только и всего…

Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.

О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.

Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.

— Сат! — Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.

Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.

— Стой! Кто идёт? — крикнул по-русски Томмот.

Сани остановились.

— Это мы… из Сасыл Сысы… — ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.

— Кто это «мы»?

— Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, — отозвался со вторых саней якут. — Если назвать это грузом…

Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?