Софрон Данилов - Манчары

Амоча, сидя верхом на коне, опрокинул в рот чуман со сметаной. Загустелая сметана медленно поползла по губам и текла на грудь, на живот. Амоча поперхнулся, закашлялся и тотчас же отшвырнул в сторону чуман.

— Вот сатана. Она, оказывается, слишком густая! В рот почти ничего не попало. Да и жажду не может утолить. Очень хочется пить. Хорошо бы найти чего-нибудь напиться. Манчары, а ведь там, в аласе, были косари! Давай-ка завернём к ним.

И Амоча, не дожидаясь, что скажет его спутник, круто повернул коня в сторону аласа.

В южной стороне аласа вился дымок. Они и направились туда. Там, между двумя, огромными лиственницами, темнел односкатный шалаш. Косари — отец с сыном — кипятили к обеду чай.

— Какие у вас новости, гости? — спросил пожилой косарь незнакомцев, которые ему показались какими-то странными людьми.

— Разве мы прибыли осчастливить тебя своими новостями? — грубо ответил ему Амоча. — Лучше дай-ка нам ымдаана — напитка из кислого молока.

— Сынок, принеси-ка ымдаана скорее из ямы, — распорядился косарь.

— У нас нет новостей, дружище, — тихо сказал Манчары, стараясь смягчить бесцеремонность и грубость своего попутчика. — Вот, может, вы нам что-нибудь расскажете?

— У меня… тоже… нет новостей, — заикаясь, ответил косарь, видя, что у Амочи, жадно глотающего из чумана принесённый мальчиком напиток, грудь и живот залиты сметаной и лоснятся на свету. — Вы куда это едете… господа?..

— Куда бы мы ни ехали, до этого тебе дела нет! — вспылил Амоча. — Мальчик, где ваша яма?

— Конечно, дела нет… Я просто спросил… — пробормотал косарь. — Так, к слову.

— Мы были здесь неподалёку, в вашем улусе, — спокойно отвечал Манчары.

— Отец!!! — послышался истошный крик мальчика, Манчары с косарём бросились за шалаш.

— Сукин сын! Ещё кричит! — Амоча держал под мышкой туесок с маслом и несколько лепёшек. — Твой отец вот что сделает! — И он показал фигу. — Попробуйте-ка сопротивляться! Я вам задам перцу…

Мальчишка встал с земли, где он лежал у пня, за ямой. По краям губ текла кровь.

— Отец!..

— О, пожалейте нас!.. — упал косарь на колени перед Амочей. — Ведь это наша провизия на пять дней. Как мы без харчей будем убирать сено? Если не накосим, наш хозяин съест нас. Пожалейте…

— Ха-ха! Пожалей, говоришь! Во всём мире никто не жалеет никого! Запомни это!

Манчары подошёл сзади и развернул Амочу за плечо:

— Положи! Положи обратно!

Тот зло сощурил свои раскосые глаза:

— Опять твоё сердце разжалобилось, что ли? Не дурачься! Если мы это донесём до нашего табора, то ты первым будешь толкать себе в рот!

— Видишь, кого ты грабишь, собака! Разве это не байский батрак? Что у него есть, кроме этих нескольких ложек масла и лепёшек? Хочешь заставить его плакать кровавыми слёзами? — Манчары схватил Амочу за грудь. — Сейчас же отнеси всё обратно!

— Прочь отсюда! Убери руку!

Амоча толкнул Манчары кулаком в грудь.

Манчары рванул Амочу к себе, стукнулся спиной о дерево и, размахнувшись, ударил его в выступающий вперёд подбородок.

Амоча плюхнулся в заросли шиповника. Туесок и лепёшки разлетелись в разные стороны.

Манчары схватил косаря, всё ещё продолжавшего стоять на коленях, за плечи и приказал:

— Вставай!

Амоча медленно выбрался из зарослей шиповника, схватил лежавший около него толстый сук и шагнул было вперёд с намерением вступить в драку, но остановился. Скорее всего, струсил, видя, что косарь и Манчары стоят рядом, плечом к плечу. Амоча злобно отшвырнул в сторону сук и поковылял к своему коню.

Обратно они ехали молча, не проронив ни одного слова.

К своему табору приехали уже вечером.

Никто из них не стал разжигать костра.

Амоча курил, сидя на чурке и положив ногу на ногу. Манчары осматривал и проверял ремни и пряжки подпруг.

— Сердобольный друг мой, ну, а где же твои огонь и варево? — насмешливо спросил Амоча. — Ведь ты же проявляешь жалость ко всякой твари на земле! Пожалей и меня. От голоду я усох наполовину.

Манчары даже не обернулся на его слова. Продолжал проверять сбрую.

— Варнак Манчары, слышишь ли ты? Я ведь с тобой разговариваю! — рассерженный Амоча вскочил с чурки.

А Манчары не вспылил и не всполошился, подёргал рукой седло, ещё туже подтянул подпруги. И только после этого повернулся к Амоче:

— Мне тоже хочется поговорить с тобой.

— А ну-ка! Ты, мил человек, наверно, хочешь заставить меня развести огонь, приготовить еду?

Манчары шагнул прямо к нему:

— Скажи-ка мне, Амоча, чего ради ты разбойничаешь?

— Ха-ха! Вот ещё вопрос! Если ты этого не знаешь, то о чём же ты думал до сего времени, слюнтяй? — Амоча захохотал. Потом резко и угрожающе подступил к Манчары: — Чтобы есть-пить, одеваться, дур-рак! Есть-пить! Одеваться!

— Есть-пить… Одеваться… — повторил Манчары, словно хотел запомнить. — Разве только из-за этого? Неужели только из-за этого тебе приходится переносить наказания розгами, тюрьмы, трудности и мучения, подвергаться постоянным преследованиям?

— Конечно, из-за этого. Разве сытно питаться и хорошо одеваться — это пустяковое дело? Пока гуляешь на воле, надо повеселиться, порезвиться, поесть и попить до отвала. Такова моя цель.

— А что ты любишь и жалеешь в этом солнечном мире? И что ты ненавидишь? — спросил его Манчары.

— Ничего не люблю! Ничего не жалею! Ненавижу всё на свете! Жалостливых и сердобольных тоже ненавижу. Если бы имел возможность, то и их опрокинул бы навзничь, наступил и слушал бы их последние крики.

Манчары подошёл к месту, где разводили костёр, выдернул опорную рогульку стяга, на котором вчера висел котелок с варевом, взял рогульку за один конец, а второй протянул Амоче:

— Оказывается, мы с тобой люди совсем разные. И по ошибке оказались вместе. С этого момента давай расстанемся навсегда, как концы этой рогульки!

— Чего-чего ты болтаешь? — удивился Амоча. — Разве ты, как и я, не разбойник? Или считаешь, что, пожалев одного какого-нибудь ползуна, одного какого-нибудь хамначчита, выйдешь сухим из воды? Едва ли! Дурак! И не надейся даже! Все тебя называют варнаком Манчары, разбойником Манчары. И всегда, даже после смерти, будут так называть.

— Врёшь! Я ещё ни разу ни одного батрака, ни одного бедняка, ни одного кумалана-бездомника не заставил плакать кровавыми слёзами! И, даже умирая с голоду, не буду ничего отбирать у обездоленного, у неимущего. Пойми это! — Суровым приказным тоном Манчары крикнул: — Тяни! С сегодняшнего дня твой грех — твой, мой грех — мой!

Амоча молча отломал один конец тальниковой рогульки и швырнул его в сторону.

Манчары бросил ему кульки из кожи, которые они сегодня отняли у богача:

— Возьми всё это себе!

Амоча забрал кожу и затолкал её в свои перемётные сумы, прикрепил к седлу.