Георгий Марков - Строговы

– Маня… Маня… – шептал он в отчаянии, не замечая, что церковный сторож Маркел вышел на крыльцо сторожки и, улыбаясь, глядит на него.

Смотрины назначили в воскресенье, но приготовления к приему жениха и его родственников у Дубровиных начались в субботу.

Ночь Степан Дубровин спал плохо. Беспокойно думалось о богатстве соколиновского мельника, неотвязно в голове ворочались мысли: нельзя ли как-нибудь поправить хозяйство с помощью богатого зятя. Поднялся Степан на рассвете, разбудил жену и, доверив ей потаенные свои мысли, предложил:

– Надо нам, баба, Дубровчиху на смотрины позвать. Мы с тобой и сказать-то толком ничего не сумеем. А старуха умом не нам чета.

Жена согласилась со Степаном и после чаю сбегала за Дубровчихой. Не таясь, Степан высказал старухе, зачем она понадобилась.

– Лошадь просить надо. Даст, – твердо заявила Дубровчиха. – Как не дать? Самому же будет стыдно, ежели невеста на чужой лошади в церковь поедет. А Маняшка-то у вас где? – через минуту спросила она.

– В горнице вон, как сыч, сидит. Вторую неделю глаз не сушит, – сказал Степан.

– Вон как! – удивилась Дубровчиха и, шаркая ногами, направилась в горницу.

Степан подмигнул жене.

– Смотри, и уломает еще нашу дуреху.

Но от Мани Дубровчиха вышла чем-то взволнованная. Большие серые глаза ее глядели строго, а крупное морщинистое лицо было печальным.

– Ты, Степан Егорыч, извиняй меня, а только на смотринах мне у тебя делать нечего.

– Почему, Адамовна?

– Силой вы хотите выдать Маняшку, и в таком деле я вам не советчица. Сама всю жизнь по этой статье мучилась. Грешно говорить, а только когда мой муженек умер, я не от горя, а от счастья плакала. Вот так-то! Бывайте здоровеньки! – И Дубровчиха, хлопнув дверью, вышла.

– Из ума выживает старуха. А была-то! Хорошему мужику под стать.

Перед вечером улицы Волчьих Нор огласились звоном бубенцов, песнями и возгласами пьяных. На сытых лошадях, запряженных в легкие тележки на железном ходу, ехали жених и новые сватья Дубровиных. Женах сидел на передней тележке с двумя своими товарищами – будущими шаферами на свадьбе.

У Дубровиных началась гулянка. Степан заставил Маню прислуживать гостям.

Задыхаясь от рыданий, Маня подавала на стол. Жених суетился возле нее, стараясь ущипнуть или облапить. К ее счастью, гулянка окончилась неожиданно быстро. Один за другим гости, успевшие еще у мельника изрядно выпить, вставали и, не отходя и трех шагов от стола, падали. Жених свалился последним. Схватив Маню за руку, он поволок ее в горницу. Маня оттолкнула его от себя, он замахал руками, пытаясь удержаться, но потерял равновесие и грохнулся на пол.

Не зажигая огня, Маня прошла в горницу, открыла ящик, собрала кое-какие вещи в платок и тихо, на цыпочках, вышла.

Гулявшие в этот вечер за селом девки видели, как она скорыми шагами удалялась по жировской дороге.

Из мастерских Максиму приходилось ходить мимо гимназии. Всякий раз, проходя здесь, он останавливался и подолгу с любопытством смотрел в широкие окна большого здания. В просторных комнатах на стенах висели огромные географические карты, портреты ученых и царей, стояли классные доски, столы с физическими приборами, отполированные черные парты. За партами сидели аккуратные, подтянутые гимназисты. Что заставляло Максима задерживаться у гимназии, он и сам плохо сознавал. Порой в душе его поднималась зависть к этим счастливцам, сидящим за партами. Физические приборы, карты, шкафы с книгами привлекали к себе своей неразгаданностью. В эту минуту Максим мечтал о дружбе с кем-нибудь из гимназистов. Ему казалось, что это вполне возможно. С надеждой он ждал перемены.

«Вот сейчас кто-нибудь подойдет ко мне, заговорит – и мы будем товарищами. Тогда-то уж я обо всем расспрошу!» – мечтал Максим.

И он представлял, какой будет эта дружба. Они станут неразлучными. Товарищ будет передавать ему все, чему учат их в гимназии, а он в долгу не останется. Он тоже кое-что знает, да и кулак его крепок и увесист, как гирька. Берегитесь, недруги!

Но гимназисты проходили мимо, чуждые, и либо не замечали его, либо презрительно и брезгливо косились. И тогда Максим чувствовал: нет, не осуществиться его мечте! Гимназисты становились ненавистны ему.

«Барчуки! Вырядились! Взяли б меня в гимназию, я б вам показал, как надо учиться», – мысленно говорил он.

Однажды, идя с работы, Максим по привычке остановился возле гимназии и стал смотреть в окно. Очкастый учитель делал какой-то опыт с помощью физических приборов. Максим так увлекся опытом, что и не заметил, как гимназисты других классов сразу после звонка высыпали на улицу.

– Эй, мазаный, ты чего тут зеваешь? – раздался над ухом Максима насмешливый пискливый голос.

– Занятно, вот и стою.

– Господа, ему занятно! Что ты понимаешь, мазюля?!

Гимназисты дружно захохотали, чувствуя свое превосходство над Максимом. Один из них решил потешить товарищей. Он подскочил к Максиму и плюнул ему в лицо.

– Пусть хоть слюнями умоется, мазаный! – кривляясь, крикнул гимназист.

Товарищи его захохотали еще громче и веселее. Максим рукавом холстинной верхницы стер с лица плевок и, схватив гимназиста за руку, спросил срывающимся от злости голосом:

– Ты за что в меня плюнул? За что?

Надеясь на помощь товарищей, гимназист закричал:

– Ну, ты не очень-то цапайся, замараешь еще!

Максим настойчивее повторил свой вопрос.

– Чего он, чумазый, вяжется! Плюнь ему в рожу еще, Гриня! Плюнь! – подзадоривали гимназисты товарища.

Но Гриня не успел плюнуть, Максим ударил его в грудь. Гимназист пошатнулся и полетел с тротуара в канаву с загустевшей грязью. Товарищи его испуганно расступились. Но когда упавший поднялся и бросился с кулаками на Максима, гимназисты решили поддержать его. Они наскочили на Максима с разных сторон. Двух ему удалось сразу же столкнуть с тротуара в канаву, но это только обозлило остальных. Крякая от пинков, Максим лихорадочно работал кулаками и ногами. Больше всех доставалось от него Грине. Тот уже плакал, размазывая по лицу слезы и кровь.

Около дерущихся собралась толпа. Все видели, что Максим дерется один против семерых, но никто за него не вступился. Правда, симпатии зевак были на стороне Максима.

– Поддай им, малец, поддай! Покажи желторотым, где раки зимуют! – кричали из толпы.

Но Максим чувствовал, что силы его слабеют. Пот застилал его глаза, из носу текли теплые струйки крови, расцарапанные руки кровоточили.

Единственным спасением было бегство. Сбив с ног одного гимназиста ударом головы в грудь, Максим бросился в толпу, но в тот же миг кто-то цепко поймал его за ворот. Он покосился и увидел рядом с собой шашку городового. О бегстве нечего было и думать.