Георгий Марков - Соль земли

Сам знаешь, Андрюша, как любит она своё дело. Давно уже подготовила докторскую диссертацию, но защищать не спешит, выжидает, что-то её удерживает. Может быть, излишняя требовательность к себе. Недавно проводили её в экспедицию. Хорошо, что Настенька вместе с ней. Мариша не привыкла управлять людьми, да и экспедиция досталась ей нелёгкая…

Максим прервал свой рассказ и взглянул на Зотова. Тот сидел в той же позе, с окаменевшим лицом.

– Говори, пожалуйста, говори, – глухо сказал Зотов и, чтоб Максим не увидел его потемневших и увлажнившихся глаз, отвернулся.

Максим понял, что ошибся со своим поспешным выводом.

А в душе Зотова словно всколыхнулось что-то. Вспомнилась юность, студенческие годы в Сибири, как живая, вся в белом, с сияющими карими глазами предстала перед его мысленным взором Марина.

Марина… О ней можно было забыть на время, но вытеснить её образ из души навсегда Зотов не мог. Это чувство было подобно незаживающей ране: хочешь не хочешь, а она напоминает о себе. И пока к ней не прикасаешься, её можно терпеть, но стоит только чуть-чуть тронуть её, подымается такая боль, что хоть кричи на весь белый свет.

Максим на мгновение заколебался: «А надо ли бередить его душу? Не лучше ли скорее заговорить об Артёме?» Но Зотов почувствовал колебания Максима и нетерпеливо взглянул на него.

– Ну, что тебе ещё о ней рассказать? – продолжал Максим, подыскивая слова. – Личная жизнь, Андрюша, у Марины не клеится, – сказал наконец Максим, не найдя других, более гибких и менее определённых слов.

Зотов слушал Максима, стараясь быть спокойным, потом порывисто поднял рюмку.

– Давай выпьем за Марину. Чтоб переборола её душа подлость и чтобы не согнулась она от всех невзгод. – Зотов поднял глаза и посмотрел на фотографию Марины, словно хотел, чтоб она сама услышала его.

– Давай выпьем, Андрюша, с верой в её звезду, – поддержал Максим.

Они дружно выпили.

– Ну, про Артёма много говорить нечего, – возобновил свой рассказ Максим. – У него всё без особенных перемен. Седьмой год секретарствует в Притаёжном. Был я недавно у него в гостях. Постарел Артём и, кажется, засиделся на одном месте. Хорошо, что Марина с Настенькой поживут у него в районе.

– Да уж Настасьюшка расшевелит хоть кого!.. Помнишь, как она заставила нас танцам учиться? Я-то какой тогда увалень был, а поди ж ты, обучила наперекор всему, – засмеялся Зотов, повеселевшими глазами посматривая на Максима. – Ну, а ты, Максим, как? Вошёл в курс мирных дел? – снова переходя на серьёзный тон, спросил Зотов.

Максим откинулся на спинку стула, приподнял голову в задумчивости. Зотов задал ему трудный вопрос, над которым он и сам много размышлял за последнее время.

– Ну, как тебе сказать, Андрюша? Если считать вхождением в курс дела знание того, что и где делается в области, то, пожалуй, я уже на высоте. Но не в этом суть…

– Руководитель должен знать положение вещей. Это первое и элементарное требование, – заметил Зотов.

– Согласен. Но чтобы руководить правильно, руководитель обязан выработать общий взгляд на обстановку. Это определит его принципиальную линию в работе, вооружит перспективой.

– Ты прав.

– Я ещё не выработал этого общего взгляда.

– Но ведь это и не такая простая штука. Умозрительно общего взгляда не выработаешь. Он, вероятно, должен сложиться в ходе жизни.

– Конечно же, Андрюша, ты прав. Качества, о которых я говорю, складываются в борьбе.

– А ты ещё слишком мало времени работаешь в обкоме, Максим.

– Это верно, Андрюша. Пока я изучал лишь тенденции, которые таит в себе жизнь, и мало, очень мало сделал, чтобы воздействовать на развитие их в нужном направлении.

– Я вижу, что ты недоволен собой.

– Я рад, Андрюша, что судьба вновь сводит нас.

Максим долго и обстоятельно говорил о поездке в тайгу, о дискуссии в научно-исследовательском институте, о людях, которых он встретил на просторах Улуюлья.

Было уже половина двенадцатого ночи, когда Максим предложил выйти из дому и прогуляться.

– Давно, Андрюша, я не бродил по московским ночным улицам, кажется, с тех пор, как закончил Институт красной профессуры. Бывало, начитаешься «Феноменологии духа» Гегеля или «Критики чистого разума» Канта до ломоты в висках, выйдешь на улицу и ходишь, пока усталость из головы не переместится в ноги.

– Пойдём, Максим, вспомним старинку! И я ведь таким же способом Смита и Рикардо переваривал, – вставая из-за стола, сказал Зотов.

Они шли не спеша. После томительного, жаркого дня приятно было ощущать прохладный ветерок, освежавший тело. Улицы ещё не спали, но прохожих становилось меньше. Попадались кварталы совершенно пустынные, с тёмными окнами в домах, с тусклыми ночниками над таблицами с номерами и названиями улиц и переулков.

На Манежной площади Зотов и Максим попали в людской поток, катившийся с говором и гамом от подъездов Большого и Малого театров, где только что закончились вечерние спектакли. Но живая эта волна была подобна быстротечному, горному потоку после короткого ливня – прошумела и стихла.

Зотов и Максим вышли на прогулку с намерением «вспомнить старинку», но не прошлое, а будущее владело сейчас их чувствами и мыслями. Максим расспрашивал Зотова, как человека более осведомлённого, о том, что делается в центральных органах.

– В Госплане у нас сейчас горячие дни и ночи, – рассказывал Зотов. – И Центральный Комитет и правительство не дают нам никаких отсрочек и промедлений. Давно ли мы начали мирную жизнь? А посмотри, какие горизонты открываются перед нашей страной! Восстановление разрушенного войной народного хозяйства – это первая ступень. Как только мы на неё встанем, мы так двинем производительные силы, что это даже трудно себе представить.

– Мне часто, Андрюша, вспоминаются слова Ильича: «У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция, – чтобы создать действительно могучую и обильную Русь».

– Действительно могучую и обильную Русь, – вслед за Максимом, так же как и он, растягивая слова, повторил Зотов.

Они миновали Исторический музей и вышли на Красную площадь.

От прожекторов по площади из конца в конец разливался неяркий, ровный электрический свет. При этом мягком свете Максим утратил ощущение расстояния. Ему показалось, что Ленинский мавзолей, собор Василия Блаженного с памятником Минину и Пожарскому, белокаменные кремлёвские дворцы и башни с зубчатой стеной и резными игольчатыми елями – всё это монумент, высеченный одними руками из одного материала. «Что же, это так и есть, – подумал о своём чувстве Максим. – Этот монумент возводился веками. Его материал – жизнь, его мастер – народ».