Николай Задорнов - Золотая лихорадка

– Давай, давай! – сказала ей Катя холодно, словно вызывала ее на неравный бой.

«Нет, меня еще никто не наказывал!» – отвечала Дуня. И руки и глаза ее опять плели сети и заманивали кого-то. Катька разозлилась. И ей хотелось играть, дразнить и заманивать. Эта красавица была опытней ее, коварней.

– Это я учил! – сказал матрос. – Видишь, у вас так не пляшут. А ты, цыган, чего сидишь? Иди спляши.

– Я цыган, дорогой, а плясать не умею. Всю жизнь в деле, господа, и некогда мне плясать. Молодой был не плясал…

– Катька, давай еще… Андрюха, на, возьми гармонь, бери с рук, пущай они хлещутся не переставая.

И, не прерывая музыки, Андрей перехватил плясовые стоны с рук матроса. Гармонь заходила бойчей.

– Ог-о! – воскликнула Катька, и еще быстрей заходили ее руки и ноги, успевая отбить такт.

– Дава-ай! Покажи имя всем! Всей империи Российской! А я тоже плясать любил, – рассказывал уставший матрос. – А еще драться. Мы всегда старались с англичанами. Куда ни приди – они. Гонконг, Шанхай – они. В Индию нас не посылали из-за них. Они Индию берегут, не любят, если мы туда заходим. Суэц – их же! Капский мыс – везде! Другие не так дерутся, как они. Но их все же трудно раззадорить.

– А вот, говорят, у них бокс?

– Да, это появилось.

– Раскручивают кулаки?

– Нет, бьют с поворотом.

– И получается?

– Как же… Как пятак или свинчатка в руке. Он бьет и телом поворачивается. Ловко попадет, и уляжешься… Другой даст руку и подымет. Смотря какой характер… С ними надо быстро бить, пока он еще не опомнился.

Как дашь ему хорошую оплеуху со звоном, ну, паря, он вспыхнет, обозлится. Тогда пойдет. С ними-то всегда драться интересно. Придем в порт, если их суда стоят – хорошо. Ага, ребята, драка будет. При встрече стоим в почетном карауле, лицом к лицу. Они еще не поймут, чо мы такое… Катька, давай! Хлещи!..

– А че хорошего, – сказал Спирька, – моя же родная дочь опять загубит кого-нибудь.

– Разве она загубила? – спросил Егор.

– Только ты, может, еще не догадался, – ответил Спиридон Шишкин. – Кого загубит, кому жизнь произведет…

– А ну еще чуть-чуть побыстрей! – ласково сказала Дуняша, подбежав к Андрею.

Пьяные зрители начинали уставать.

– Ты играй, – сказал Федосеич гармонисту, – а я лягу под скамейку. Устанешь – разбуди, как на собачью вахту. Меня в сон клонит. Я до сих пор засыпаю не вовремя и все просыпаюсь. Жизнь моя разделена на вахты!

Он залез под лавку и захрапел.

– Гляди, ну, гляди, че они вытворяют… Вода бы не поднялась опять! – удивлялся Силин.

– Доказывают друг дружке! – сказала толстая баба с родимым пятном и ушла.

– Че-то, видать, не поделили!

– Чо нам делить! – воскликнула Катя и развела рукой широко, как пьяный мужик, и обхватила Дуняшу на лету и поцеловала ее. – Вот как любим друг друга!

И, разводя руками свои широкие платки, с открытыми волосами, в широких больших развевающихся юбках, они покружились вокруг друг друга, как две огромные яркие бабочки.

Федосеич, видно, подремал и вылез из-под лавки. Андрюшка играл с закрытыми глазами.

– Ты ужо спишь… Давай еще я, – сказал матрос.

Васька откуда-то вернулся, вбежал в дверь и кинулся в пляс… Илья соскочил и пошел ползунком.

– Хватит, бабы! Дайте нам!

– Пошел ты! – сказала Катя.

– Иди, иди! Сдохнете! Все равно не победите.

– Да, нашла коса на камень…

Дуня кинулась к Илье, Катя – к Василию. Ее разбирала досада. Она очень давно ждала Дуню и хотела видеть, что же в ней может всем нравиться. Васька ей показался сегодня растерянным. Он выбегал, выпивал или сидел, как филин, и хлопал ушами, когда эта красотка разговаривала с ним глазами и ногами.

– Без сердца она с тобой! Играла с дураком!

«Разве этого стоит Васька?» – думала она.

Катя и Василий вышли из дому. Шумел ветер, и шумела река.

Катерина отошла немного, разбежалась и, размахнувшись, ударила Ваську изо всех сил по уху.

– Ты что? – удивился он.

Она ударила его с другой стороны.

– Я тебе как дам сейчас еще раз…

– Врешь ты, Ксенька, что они в грехе живут, быть не может, – говорили утром бабы у пекарни, – она его вчера так хлестала! Видно, уж давно обвенчаны, не год и не два.

– Мало еще ему! – сказала Татьяна.

«Будет знать, как баловаться!» – подумал Егор.

– Тятенька, что к завтраку велите приготовить? – подбежала Катюша. – А как работу, будем ли седне начинать? Забой-то сохнет.

За сопкой из ущелья, как из трубы, несся дым на утихшую реку сплошными клубами. Солнца не было видно, только огненное пятнышко в небе, как пятачок.

Егор, Гуран и Сашка отправились в поход по приискам своей республики. По слухам, почти по всей реке теперь стояли шалаши и палатки.

Вода спа?ла, и целые деревья висели высоко в ветвях тайги. Там же остались коряги, рассохи. Весь лес в полосах пены. А на возвышенностях опять обгорелая сопка, болота, белый багульник, пойменный лес в свежей зелени, но среди разграбленной, разбитой наводнением природы вид его печальный. А на сухой высокой сопке опять все горит. У высокого тополя белеет балаган.

– Егору Кондратьевичу! Почтение! – старатели в шляпах и платках и в длинных рубахах оставляли лотки.

– Кто же лес зажег?

– Не мы. Христом-богом, не мы…

Чем выше поднимались по реке, тем меньше было старателей. Начались почти безлюдные места. Весь лес переломан наводнением, а пески чисты, все промыто – и леса и острова. Трава, как скошенная, огромными сплошными копнами на целые версты лежит на островах.

А в горах бушует пожар, и никто нигде не признавался и не мог объяснить, отчего горит лес. Кто-то же поджег его?

Наутро Егор, Гуран и Сашка опять взмахивали шестами и забирались все выше, все ближе к снегам. Воздух стал чище, а солнце все еще без лучей, словно блин или крышка от медной кастрюли катится по сопкам.

Ломило ноги и руки.

«Будет дождь!» – подумал Егор.

Ночью началась гроза. Ночевали у страшных чудовищ на берегу, и молния озаряла их белые голые тела.

Утром небо очистилось и пожары утихли. Прошли самый большой кривун, перетащили лодку через завалы, видели лед на берегу, голубые и зеленые козырьки – остатки наледей. Целые уступы волнистого льда виднелись в ущелье.

– Ложись! – крикнул Егор.

– О-е-ха! – воскликнул Сашка и припал ничком.

Лодку стало сносить.

– Кто?

– Человек целился, – сказал Егор.

Подняли головы, загнали лодку в залив, взяли оружие и вышли на берег.

– Меня тут стреляют уже не в первый раз…

Когда Егор вернулся, собрав десятину с дальних приисков, дела как посыпались на него.

– Надо запрет на вход на прииск для каторжных! – говорил Силин.

Пришел китаец, помогавший Ксеньке в пекарне.

– Моя раньше работай на пароходе! – сказал он Егору. – На тот год моя хочу открыть ресторан. Можно японский ресторан. Привезу японская мадама.