Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Из многих произведений художественной литературы двадцатых и тридцатых годов следовало: чтобы стать летчиком — нужно иметь богатырскую силу и здоровье. Алексей Рязанцев не подходил под такой эталон. Щупленький вид и не по годам серьезное лицо делали его каким-то болезненным. А вот глаза, черные и с постоянной задоринкой, говорили о душевной силе человека. Когда он улыбался, то становился каким-то огненно-черным, пружинистым — весь энергия. Mы думали, он цыганенок, но на самом деле он был настоящий русский парень.

В отличие от нас, студентов из высших учебных заведений, мобилизоваванных партией и комсомолом в авиацию, он был добровольцем с производства и рвался учиться на летчика, но, имея за плечами только ФЗУ московского автозавода, боялся, что не пройдет мандатную комиссию, на которой нас тщательно экзаменовали по общим и политическим знаниям.

Сильно волнуясь, Алексей открыл дверь в кабинет к секретарю крайкома. Большая комната, много окон, много портретов, массивный стол, за столом — солидные люди. Председательствовал сам секретарь крайкома. Нам велено было, как войдем в кабинет, представиться, но Алексей так растерялся, что не мог npoизнести и слова. Моргая глазами, он только смотрел на присутствующих. Члены комиссии — на него. Председатель понял состояние парня и приветливо улыбнулся:

— Ты не позабыл свою фамилию?

— Нет. Рязанцев.

— А как звать и величать по батюшке? — Алексей ответил без запинки. Потом председатель спросил про мать, отца… И вдруг показал на портрет М. И. Калинина: — Знаешь, кто это?

Алексей удивленно пожал плечами:

— Ну как не знать? Михаил Иванович. Я с ним не раз ходил на охоту, рябчиков вместе били, тетеревов… — члены комиссии с недоумением уставились на Рязанцева. А председатель, показывая на портрет Ленина, иронически спросил:

— А может, и с ним ходил на охоту?

— Нет, с Владимиром Ильичем ходил на охоту мой отец, а я тогда был еще маленьким. Владимир Ильич брал меня на плечи и носил. Я с ним играл. Он угощал меня сахаром…

Отец Алексея — Федор Федорович был хорошим охотником и жил под Москвой в селе Белятино Раменского района. Ленин приезжал к нему в дом и вместе с ним охотился. После охоты за ужином Владимир Ильич спросил:

— Кем ты хочешь быть, Алеша, когда вырастешь?

— Хочу быть храбрым и саблей белых рубить! Услышав такой ответ, Владимир Ильич громко рассмеялся :

— Значит, будешь героем!

Мы все успешно окончили Харьковское военное летное училище. Воевали. Испания, Китай, Халхин-Гол, Отечественная война… — всюду, где требовалось защищать Родину, мы были там.

Об Алексее Рязанцеве я много слышал.

…1942 год. 23 августа. Сталинград. Наша бомбардировочная и штурмовая авиация должна нанести мощный удар по врагу, прорывающемуся к Волге. Однако фашисты выставили заслон из более чем полусотни «мессершмиттов». Алексею с небольшой группой истребителей было приказано сковать боем вражеский заслон и дать возможность нашей ударной авиации выполнить задачу.

Группа Алексея выполнила приказ, но больше половины ее летчиков погибло. Сам Алексей был тяжело ранен и вынужденно пошел на посадку, но впереди оказался жилой дом, рядом дорога с повозками, машинами, небольшая полянка с окопами. Там наши люди. Садиться на полянку — побьешь красноармейцев. Отвернуться — Волга. Утонешь. И Алексей решает: лучше погибнуть, чем давить людей. И отвернулся. Удар… И для него мир исчез.

Через несколько суток он очнулся. Светит солнце. Знакомые стены и окна родного дома, знакомая кровать детства. Через открытую дверь на кухню он видит отца Федора Федоровича и мать Анну Николаевну, распивающих чай. Что это? Сон? Нет. Явь. Он хотел подняться, но не мог и тут вспомнил последний бой.

После этого боя Алексей был подобран в безнадежном состоянии. В бреду он просил только одно: отправить его домой к отцу и матери, где он и умрет. Последнее желание умирающего было исполнено. Алексей, как только оказался дома, успокоился, заснул… и выздоровел.

Поврежденный позвоночник и разбитая кисть правой руки с оторванным большим пальцем не дают ему права летать, но Алексей, выполняя слово, данное Владимиру Ильичу, летает на истребителе, сбив уже около двадцати вражеских самолетов.

В памяти один за другим проходят товарищи-горьковчане, с которыми мы познакомились в этом белом доме: Василий Зайцев, Миша Голицын, Аркадий Окунев, Паша Господчиков, Сережа Соколенков, Саша Распевин, Виталий Беляков, Виктор Смородин, Федя Барсков….

— Здравствуйте, товарищ майор! — отвлек меня от экскурсии в прошлое пожилой милиционер. — Я смотрю, вы давно здесь стоите. Если кого ждете из обкома, то я могу позвать.

— Нет, нет. Спасибо.

Пора на поезд.

Очень трудно было достать место в столичных гостиницах. Везде висели объявления: «Номеров нет». И в «Москве» рядом с администратором тоже красовалась эта неприветливая надпись. Однако женщина, выглядывающая в окошечко, заметила, что я, прочитав эту бумажку, направился к выходу, и спросила:

— Вам нужен номер?

— Да.

— Пожалуйста. Для Героев Советского Союза мы всегда имеем резерв.

Черт побери, это неплохо!

На другой день утром явился в военную комендатуру Киевского вокзала, чтобы получить билет и вечером выехать к себе в полк. Но здесь постигла неудача. Командировочное предписание у меня действительно было только с фронта в тыл, и комендант предложил заехать в кадры Военно-Воздушных Сил, получить новое предписание и заодно питание на дорогу.

Из бюро пропусков позвонил в кадры. Представился. «Минуточку, подождите у телефона». Потом уже другой голос, назвав себя майором, спросил, с кем он говорит. Я еще раз представился. Он не без удивления переспросил :

— Ворожейкин Арсений Васильевич?

— Да.

В трубке молчание. После длительной паузы:

— Герой Советского Союза?

— Да. — В голосе майора и в его вопросах я уловил какое-то сомнение, поэтому спросил: — А в чем дело?

— Минуточку. — Снова пауза и приглушенные переговоры, из которых я мог разобрать только отдельные слова: «Жив… Откуда взялся…» — Потом последовал ответ:

— Сегодня принять не можем. Приходите завтра к 11.00. Понятно?

— Понятно-то понятно, но… — У меня кончились деньги, а дорога до полка еще длинная, поэтому я хотел попросить выдать мне сейчас командировочное предписание, чтобы я мог вечером уехать. Однако майор не стал меня слушать.

— Вам понятно, что я сказал?

— Да. Прийти завтра к одиннадцати… — Колеблясь, как сказать: часам или ноль-ноль, я сделал паузу. За «ноль-ноль» в Академии ВВС нам, слушателям, снижали оценки. По-военному нужно говорить столько-то часов и минут.

— Забыл? — снисходительно спросил майор.