Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Хирт посмотрел на Зайенгера:

— Ты устал слушать закулисные истории, мой мальчик, но теперь это твое поле боя и ты должен прекрасно знать его! Хочешь кофе?

В тот раз Зайенгер выслушивал закулисные истории, комментарии к ним и наставления до позднего вечера.

Разговор прервал сам Хирт. Услышав шаги за дверью, он позвал дочь и попросил ее проводить Зайенгера, попросив прощения, что сам не сможет это сделать.

В прихожей Луиза мягко улыбнулась и сказала:

— Простите папу. Иногда он может утомить своими рассказами.

Зайенгер промолчал и только вежливо попрощался. Его мысли были уже далеко, подгоняемые тем, что он только что узнал.

На следующий день с самого утра он обратился к помощнику Гейдриха и попросил о помощи, а получив документы, о которых шла речь, уселся за их изучение с таким рвением и тщанием, каких сам в себе не подозревал.

Почти сразу же Зайенгер стал встречаться с людьми, о существовании которых ранее не знал, и удивлял их своими вопросами, и только после всего этого он наконец-то начал понимать смысл того, что говорил ему Хирт, и стал понимать, что следует делать, если он, лейтенант Зайенгер, в самом деле хочет чего-то достичь.

Теперь он знал, что первоначально операция по созданию поводов к нападению на Польшу состояла из нескольких элементов, скомпонованных в изящную, но вполне надежную систему, которая покажет всему миру зверское лицо поляков. Операция была назначена на 4 часа тридцать минут 26 августа 1939 года, когда в нескольких местах одновременно должны были произойти вооруженные нападения на немцев, находившихся на своей территории. Решение о ее проведении было отдано лично Гитлером, но, несмотря на всю тщательность подготовки, операция провалилась.

Пытаясь разобраться в этом, Зайенгер почти сразу понял, что главной причиной провала стала конкуренция служб, а такое ни в один отчет включать не станут, и он снова отправился к Хирту.

На этот раз Луиза улыбнулась, как старому знакомому, и, проводив в кабинет отца, спросила:

— Приготовить вам бутерброды к кофе? Мне кажется, лейтенант, вы похудели за эти дни.

Зайенгер смутился и кивнул, после чего смутился еще сильнее, а потом еще сильнее, когда увидел, что смутилась и Луиза.

Хирт, напротив, никакими эмоциями не разбавлял боевое настроение. Выслушав несколько первых фраз Зайенгера, он перебил его:

— Мой мальчик, ты прошелся по верхушкам, и это печально, но исправимо.

В дверь постучали, и вошла Луиза с подносом, поэтому хозяину дома пришлось сделать паузу, но тем энергичнее он продолжил, едва она вышла:

— Хотя, должен признаться, ты действовал быстро и напористо! Молодец!

Глянув на Зайенгера и убедившись, что тот и не собирается сказать что-нибудь, продолжил:

— Первую операцию погубило не предательство и не глупость. Первая операция сорвалась как раз из желания сделать все как можно лучше и с этаким служебным форсом! Между прочим, твои коллеги из абвера и вовсе вступили в прямой конфликт, из-за которого, собственно, и случилась утечка информации.

Потом, не меняя интонации, будто в продолжение, сказал:

— Сегодня тебе придется ухаживать за мной и подавать кофе.

И продолжил:

— Сегодня я расскажу тебе о том, что счел бы важным, и отвечу на твои вопросы, но после этого воздержись от обращений ко мне.

Видя удивленное лицо Зайенгера, пояснил:

— Если ты хочешь получить результат — все делай сам, не полагаясь ни на кого другого.

Через два дня Зайенгер покинул Берлин, чтобы целиком и полностью погрузиться в свои дела.

Правда, перед этим отвлекся: они с Луизой Хирт сходили в кино.

Минск стал совсем другим, и изменения были связаны не только и не столько с разрушениями. У людей, идущих по улицам города, глаза были тусклые, изнуренные, не светилась в них надежда.

Да и вообще люди старались глаза прятать, взгляды направляли в землю.

Идти по улице рядом с ними было трудно, потому что приходилось идти так же быстро, чуть суетливо, как и все другие, шагающие рядом, но, в отличие от них, Артему приходилось старательно высматривать полицаев, патрули и вообще вооруженных людей.

Они попадались на каждом шагу, а Артему было бы лучше не попадаться им на глаза. Во всяком случае, не хотелось привлекать внимания.

Кольчугин провел тут уже два дня, устроившись на квартире у местного фельдшера Ивасюка.

Фельдшеру, можно сказать, сильно повезло: неподалеку находилась казарма, куда его однажды случайно вызвали как подвернувшегося под руку человека, умеющего обработать рану, и с тех пор звали довольно часто. Надо полагать, что за это время он не вызвал никаких подозрений. Впрочем, даже если подозрения были, если им и заинтересовалось гестапо, то никаких опасностей это не сулило: фельдшер только в самом конце сорокового года освободился из лагеря, куда был отправлен за воровство шприцев, бинтов и прочей медицинской мелочовки. Фельдшера в округе хорошо знали, поэтому и арест, и суд обсуждались всеми, и срок, им полученный, и возвращение долгое время были в центре внимания. Некоторые считали, что и вызывают-то его немцы, и доверяют ему только потому, что он сидел при коммунистах.

Никто не знал, конечно, что Ивасюку за полтора года до окончания срока предложили: подпиши согласие о сотрудничестве и через два месяца будешь дома. Фельдшер согласился, не предполагая, что вскоре начнется война, поэтому, когда Кольчугин пришел и напомнил о расписке, старик испугался невероятно. Окажись его согласие о сотрудничестве с НКВД у немцев, расстрела ему не миновать. Даже, если бы он побежал в гестапо, веры ему все равно не было бы. Как-никак, а агент русских.

Кольчугин же, самым обычным образом попросивший покормить с дороги, в подробностях изложил свои пожелания: приютить на три-четыре дня.

О том, чтобы просить помощи в поиске людей, и речи быть не могло — мало ли как мог измениться фельдшер при «новом порядке», — поэтому Кольчугин и выдумал задание долгое и нудное.

Еще в Москве, узнав о том, кто будет его «контактом» в Минске, Артем полдня посвятил подробному изучению плана города, разработал легенду, которую сейчас и переплавил в задание фельдшеру. Ивасюку следовало ходить по улицам и фиксировать их новые названия, а вечером переносить эти данные на лист бумаги.

Тебе же нетрудно, пояснял он Ивасюку, ты же понемногу людей врачуешь, а? Немцы же тебе не препятствуют кусок хлеба зарабатывать? Будешь ходить по городу да людей расспрашивать, делов-то!

Говорил Артем рассудительно, вежливо, но слышал старый фельдшер за этой вежливостью те же самые завывания степного ветра, что и тогда, когда был в лагере. Да, не в пионерском…