Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Его остановила лишь надежда на то, что этот позер хоть как-то облегчит его поездку в Детройт, и он, протянув руку в направлении старика, кивнул.

Тот помолчал несколько секунд, потом начал говорить.

Говорил на английском с акцентом, пожалуй, лондонским, медленно, подбирая слова.

— Господин президент, надеюсь, понимает горячность моего друга и соратника, — проговорил он, положив ладонь на локоть Загуменны, и продолжил с легкой улыбкой: — Эдвард спешит, и это совершенно естественно для молодости, в которой находитесь вы оба.

Достал из кармана портсигар:

— Пан президент позволит?

Получив разрешение, поднялся, учтиво предложил сигарету Рузвельту и поднес зажигалку.

Вернувшись в кресло, продолжил:

— В некотором роде вы правы, Польши действительно сегодня нет. Во всяком случае, формально, но есть Полония, есть множество мест, где живут поляки, чьи сердца обливаются кровью при одной только мысли о судьбах родины!

Рузвельт хотел сказать, что сейчас он ничем не может…

Но Круликовский жестом попросил не перебивать.

— Пан президент — реалист и прекрасно понимает, что сейчас начать войну с Гитлером, войну, на другом конце света было бы крайне неразумно. Это прекрасно понимаю и я, человек, приехавший именно с того конца света! Но это не могут понять те, кто Польшу воспринимает скорее как некую фигуру памяти, нежели реальность. Однако пан президент знает, что с отвлеченными понятиями часто соперничать гораздо сложнее, чем с реальностями!

Рузвельт начал понимать ту дальнюю цель, которую, кажется, преследовал Круликовский, и проверил:

— Хотя порой поставить отвлеченную фигуру на передний план и обозначить стремление двигаться к ней означает изменить систему приоритетов!

Круликовский радостно прищелкнул пальцами:

— Браво, мистер Рузвельт!

Он потушил сигарету и продолжил:

— Вся система Гитлера строится на том, чтобы установить мировое господство, и, как вы понимаете, он не ограничится только Европой! И Америка, мистер президент, не сможет взирать на это, ничего не предпринимая, не так ли? И, когда борьба развернется, а это, повторяю, неизбежно, вам будет мало только собственных сил! Вот тогда мы и станем вашими союзниками, потому что поляки разбросаны по всему миру!

Рузвельт хотел возразить, что по миру разбросаны не только поляки, и искал уместную форму для этого заявления, когда Круликовский продолжил:

— Мы понимаем, что многие сейчас разбрелись по миру, но, согласитесь, мы — поляки — первые, кто говорит о сотрудничестве. О серьезном и реальном сотрудничестве, о подлинной борьбе против Гитлера!

Рузвельт уже оценил — пусть и в общем виде — возможности, открываемые предложением Круликовского, и отметил еще одну линию, которая соблазняла его: польское правительство в изгнании находилось в Лондоне и, как утверждал Черчилль, было под его полным контролем. Если Круликовский говорит о всемерной поддержке с такой уверенностью, значит, он не упускает из вида и Лондон, а это уже очень весомо.

Президент США будто украдкой глянул на часы, и Круликовский понял его:

— Мы весьма благодарны вам за эту встречу и надеемся, что она — лишь первый шаг на нашем трудном пути к победе.

Оба поднялись, подошли к Рузвельту.

Загуменны, прощаясь, сказал как бы между прочим:

— Я сегодня же выезжаю в Детройт, и, поверьте, там вас ждет победа и полная поддержка!

Круликовский же сказал степенно:

— Пан Рузвельт, Америка нуждается именно в вас, и если мы сможем вам помочь, позвольте считать это первым вкладом в наше общее дело!

В Детройте Рузвельта ждал триумф!

Все это он вспомнил сейчас, в январе 1942 года в дни «Аркадии».

Это слово, символизировавшее счастливую и беззаботную жизнь, стало кодовым названием конференции, начавшей свою работу в Вашингтоне в январе 1941-го.

Рузвельт был убежден, что на решение о проведении такой конференции повлияли в равной степени два основных обстоятельства: нападение Японии на Перл-Харбор и крушение германского блиц-крига.

Немцы были остановлены в нескольких километрах от Москвы, и надежды на то, что весной они возобновят наступление, были, пожалуй, призрачны, но и они растаяли, когда уже в дни конференции русские начали свое контрнаступление.

Рузвельт, в отличие от Черчилля, не был склонен к афоризмам и пророчествам, но он уже вполне реально представлял себе, как русские начнут разворачивать ход войны и, пожалуй, преуспеют в этом.

Где-то в глубине души он понимал, что большевики будут сражаться до последней возможности и, скорее всего, даже лишившись ее, не признают этого обстоятельства и продолжат сопротивление.

Именно поэтому, был уверен президент США, русских необходимо делать союзниками, чтобы впоследствии иметь право участвовать в принятии решений.

Правда, сейчас в конференции фактически приняли участие представители двух стран — Англии и США, и вопрос о военной помощи русским даже не ставился.

Несколько раз во время конференции то одна, то другая делегации, а то и просто члены делегаций, которые часто вели дискуссии, пытались поднять вопрос о будущем Польши.

Рузвельт лишь один раз и то мимоходом намекнул, что сейчас поднимать вопрос о послевоенной Польше неуместно, потому что он в любом звучании будет воспринят русскими как попытка отвлечь их от реальной борьбы. Ему не возражали, но уверенности в том, что с его мнением согласились, не было.

В последние дни конференции состоялась беседа Рузвельта с представителями некоей «группы», о которой просил все тот же Загуменны, «группы», в которой собрались представители польских общин и США, и Англии.

Встреча несколько раз переносилась в силу разных обстоятельств и прошла в некоторой суете.

Для Рузвельта существенно было то, что по окончании встречи один из членов английской делегации, прощаясь с Рузвельтом, сказал:

— Мистер президент! Мы прекрасно понимаем, что даже сейчас ни вы, ни Уинстон не можете оказать нашей многострадальной родине помощь в освобождении и это реальность. Но мы хотели бы надеяться, что вы, лидер свободного мира, сможете вместе с Уинстоном выступить вместе, когда будет решаться вопрос об будущем Польши.

Лейтенанту Зайенгеру не хватало дня!

С утра до позднего вечера он собирал, информацию, тщательно фильтровал ее, не забывая при этом ничего, и, отобрав все, что хоть как-то его интересовало, собирал факт к факту, составляя цельную картину.

Он уже видел ее контуры и главные фигуры, ощущал слабые и сильные стороны и понимал, что еще ему нужно найти.

Все, что он создал, можно было уже показывать в набросках, но Зайенгер, как истинный творец, и думать о таком не хотел! Только завершенное полотно способно показать, сколь многое вложил в него создатель!