Константин Гурьев - Спасти или уничтожить

Артем и раньше много думал об этом, но к окончательному решению так и не пришел. Просто отложил в памяти, что сама идея «сокровищ» вполне может стать предметом переговоров с кем угодно, включая «сливки» местного блатного сообщества.

Надо просто правильно все расставить по местам и значению.

Кольчугин вздохнул: еще бы знать эти «места» и их значение.

Евпрахову же сказал:

— Рома, мы ведь с тобой еще в лагере все обсудили. Если твои ребята помогут, им всем будет новый суд. Они ведь бумаги-то написали и ответ видели.

Это правда.

Едва оказались на Большой земле, едва отоспались и поели сытно, пришел какой-то гражданский, всех четверых усадил к столу, каждому дал лист бумаги и ручку, чернильницу-непроливашку поставил на середину стола и стал диктовать.

И писал каждый из этих зэков, имевших с властью свои счеты, ходатайство о пересмотре дел. Когда дошло до перечисления дел, гражданский был весьма удивлен! С одной стороны, абсолютное знание Уголовного кодекса аж в деталях, а, с другой стороны, он никогда еще не видел собранных в одном месте и свободных людей с такими «заслугами» перед блатным сообществом.

Ну да, это все так, пустое.

Важно, что, когда прибыли в Москву, на первой же встрече всем были эти листы возвращены с положительными резолюциями.

В общем, было за что стараться.

Хотя, конечно… Если что — могут и уйти куда… Народ-то самостоятельный…

Впрочем, сейчас все это было не так важно.

Разыскав Евпрахова, Кольчугин суть дела изложил и тотчас был проведен на встречу с остальными. Мараковали долго, потому что дело тонкое. Тащить раненого молодого мужика через город днем — это почти то же самое, что маршировать с песней «Если завтра война»!

Немцы не дураки, а, если что, полицаи подскажут.

— Да и вообще… народ-то, оказывается, разный жил при советской власти, — как-то почти огорченно сказал Ярыга, блатной откуда-то из Красноярска, кажется. — Заложат — к цыганке не ходи.

— Значит, придумывать что-то надо, — рассудительно подвел итог его обидам Евпрахов.

Он все так же оставался в полном авторитете, и никто ему не перечил.

Да, собственно говоря, пока дел не было, и перечить не в чем.

И решение, предложенное Евпраховым, было простым: Рязанцева выйдет из города под присмотром кого-то из связных мироновского отряда, как выходят десятки человек каждый день. Что касается Маштакова, то его, наоборот, придется выводить ночью.

— Вести его ночью, конечно, риск, — признал Евпрахов. — Но вести его днем и вовсе дурость, потому как всем он со своей ногой виден будет. А тут любой раненый известно кто такой. Сразу гестапо заметет!

И никто ему не возразил. Не возразил, потому что прав «старший». Кругом прав.

В общем, все обговорили, что называется, «обкашляли».

Напоследок Роман сказал, оглядев «своих»:

— Шум идет, будто из Берлина приехали какие-то сыскари особые. Такие, мол, что кого угодно отыщут.

Помолчал, дождался встречного вопроса Кольчугина:

— Зачем говоришь?

— Мы тут прикинули между собой: ничего особенного у них тут не было в последние две недели.

— Ну и что? — спросил Кольчугин, предчувствуя ответ.

— Ничего не было особенного, кроме того, что ты пришел.

Помолчал, обвел всех взглядом и сказал почти заботливо:

— Ты, когда по городу ходишь, клювом-то не щелкай…

Тост Шуляк «За пятого!» Зайенгер сперва счел попыткой Шуляка придать себе вес больший, нежели в реальности, но позже, поразмыслив, решил, что это на него не похоже. При всей внешней шутливости Шуляк был человеком, отвечающим за любое сказанное им слово, и Зайенгер решил, что эти слова отражают какие-то слухи, а может быть, и вовсе были попыткой подбодрить его.

Поскольку лично он, лейтенант Зайенгер, считал попытку подбодрить его совершенно неуместной, он решил просто забыть об этом тосте, и весь следующий день посвятил работе.

Дел было невпроворот, и в квартирку, которую ему предоставили, он пришел только вечером. Еще, идя по коридору, он слышал, как трещит телефонный сигнал, но не успел поднять трубку.

Второй раз телефон зазвонил, когда Зайенгер заканчивал свой холостяцкий ужин.

Говорил Борциг:

— Людвиг, дружище, я наконец-то дозвонился! Много дел? — Голос звучал искренне, но что-то в нем было непонятное, будто затаенное.

— Клаус, у меня поздний вечер, я только что поужинал и чертовски устал за день! — перебил Зайенгер. — Ты должен меня понять: сейчас не время для пустой болтовни!

Он говорил намеренно резко, почти грубо, но Борциг будто не заметил этого:

— Люци, старый товарищ… Поверь, я сам обо всем узнал несколько минут назад и подумал, что надо тебя предупредить, чтобы ты не…

Борциг замялся, и это было так не похоже на него, что Зайенгер промолчал, и промолчал удивленно.

— Дело в том, что дело, которым ты занимаешься, имеет весьма важное значение! И, как ты понимаешь, дело настолько велико по всем своим связям, что сваливать все на тебя одного было бы и безжалостно, и бессмысленно. Такое по силам только РСХА в целом, — наконец-то хохотнул Борциг и попросил: — Подожди, я закурю.

Потом продолжил:

— Повторяю, я сам обо всем узнал только полчаса назад, поэтому ничего не мог сказать раньше…

— Клаус, у меня мало времени! — напомнил Зайенгер.

— Хорошо, лейтенант, — посуровел Борциг и снова замолчал.

Продолжил уже вполне официальным тоном, каким и должен разговаривать с лейтенантом штандартенфюрер:

— Завтра утром ты должен быть в Бресте, в местном отделении гестапо. Просто назовешь свое имя и все!

— Куда?..

— В Брест! Не перебивай, лейтенант! В двадцать три сорок отходит эшелон с ранеными, которых отправляют в Берлин. Такие эшелоны, как ты понимаешь, находятся под особой охраной! Начальник эшелона предупрежден. В двадцать три пятнадцать его машина будет у твоего дома. Все остальное узнаешь завтра!

Голос Борцига снова стал неофициальным, чуть смягчился:

— Рекомендую ничему не удивляться, Люци… Во всяком случае, не делать из этого драмы… И вести себя в полном соответствии с субординацией!

Помолчал немного и сказал:

— Я прошу тебя, Люци! Понимаешь? Прошу!

И положил трубку.

После такого предупреждения Зайенгер едва успел положить в портфель все, что может понадобиться в пути, и посмотрел на часы: двадцать три четырнадцать.

Выглянул в окно: машина подъезжала.

В Бресте Зайенгер уже бывал, но адрес, который ему назвал Борциг, слышал впервые. Он и не знал, что в этом двухэтажном доме находится отделение гестапо.

Когда он прибыл по указанному адресу и назвал себя дежурному офицеру, тот не удивился, позвал кого-то и велел:

— Проводи господина лейтенанта в седьмую.