Иван Виноградов - Подробности жизни

В конце концов и человеку и человечеству нужно одно и то же.

Человек выходит в мир из семьи… Не здесь ли начинается и судьба народа, судьба человечества?..

— Ты что, испугалась чего или замерзла? — спросил Виктор Тоню, будто не поняв, почему она так жмется к нему теперь.

— Не-а! — блаженно отвечала Тоня. — Просто спать не хочется от этого клопяного коньяку и поговорить охота. Ты совсем перестал рассказывать мне, что там у вас в цехе, что про тебя говорят…

Ночные беседы. Ночные шептания. Объединенное течение семейного ручейка, семейного мышления. Соединение душ. Пока тихо и мило шепчутся двое в постели — тихо и мило в доме.

И о чем только не переговорят, о чем только не вспомнят эти двое! Дела семейные и дела соседские, служебные новости и городские слухи, свои дети и чужие дети и, наконец, как жить дальше, куда и к чему идет нынешнее человечество?

Сегодня одно, завтра другое, а через месяц вот такое:

— Вить, мне хотелось бы сережки золотые. Всего сто тридцать.

— Ого! Вкусы у тебя… развиваются.

— А почему мне нельзя? Вон Таисия комплект купила — кольцо и серьги — за две тысячи рублей.

— Слава богу, у нас на такое не хватит.

— Но это же всегда деньги, Витя! Захотел или на что-то понадобится — и продал.

— На сберкнижке деньги — тоже деньги.

— Знаешь, теперь некоторые еще так говорят: надо, чтобы детям наследство оставалось. Нам с тобой ничего не досталось, а вот Андрюшке…

— Андрюшке — сережки, да?

— Сережки мне! Неужели ты еще не понял?

— Понял-то я понял, но ты ли это?

— Я! Твоя единственная.

— Я вижу, хорошую школу прошла ты у своей Таисии.

— Она женщина практичная, она всегда знает, что надо, что модно, что нельзя упускать.

— Ну, ладно, пусть будет к Новому году… Только знай, что это новогодний подарок, и больше ничего от меня не жди.

— Спасибо, Витюня! Дай я тебя поцелую.

— Смотри у меня! Станешь подлизой — прогоню!

— С такими-то сережками? Посмотри, как они даже ночью, от уличного света…

— Ты уже купила? Тайком от меня?

— Я знала, что ты позволишь. Ты почти всегда позволяешь, если я сильно попрошу… Ну, не сердись! Я ведь и сама зарабатываю.

Сегодня одно, завтра другое…

— Знаешь, Тоня, я думаю, нам не золото, не серебро, а дочка нужна.

— Да ты что! Как мы ее без мамы поднимем?

— Как все поднимают.

— Все — с помощью бабушек. У многих даже по две бабушки.

— Но есть еще и такая присказка: «Бабка намазывает ресницы, дед моет посуду, а дитя плачет… Ты подумай: если не теперь, то когда?.. Ты что примолкла?

— А зачем нам она, Витя? Разве нам плохо сейчас втроем?

— Втроем неплохо, но трое — это еще не семья. Андрюшке тоже хорошо бы сестренку иметь, а то ему не за кого на улице заступиться.

— Это еще не известно, как они между собой будут. Некоторые ссорятся и дерутся.

— Не будут. Чем больше семья, тем дружнее… Катей назвали бы.

— Ой, Витя! Мне же тогда работу бросать придется, а я привыкла, мне без нее скучно будет.

— Бросать не надо, теперь дают большие отпуска. Поживешь дома освобожденной штатной хозяйкой.

— Ты думаешь, мы сильно рвемся на эту штатную должность? Кого ни спроси — не хотят. Все поняли, что на работе интереснее, да и не труднее, чем дома.

— Ну, бабы, кнута на вас нету! И так-то уж многовато вас везде. Тут как-то Сухаренков… Как начнут, говорит, мордовать нас в школе, а некоторых еще с детского садика, так и не дают нам передышки до самой смерти. Да и помирать придется в присутствии бабы-доктора.

— А что бы вы без нас делали? Если бы не было нас в школах да в больницах?

— Может, и обошлись бы. А вот детей без вас… не можем…

— Нет, Витя, надо хорошенько подумать — и тебе тоже, потому что ты это так пока что: пришло в голову — и сказанул.

— Да ты и сама потом будешь рада. Вспомни, как любила возиться с маленьким Андрюшкой. Помнишь, говорила: «Даже жалко, что он так быстро растет, не успеешь и налюбоваться маленьким…» Было такое дело?

— Было. А ты вспомни, как я болела, как Андрюша болел.

— Это, конечно, тяжело. Зато потом у тебя помощница была бы.

— Когда еще! Я тогда совсем состарюсь.

— Вот и надо успеть до старости.

— А ты долго меня любить будешь?

— Это только по приговору сроки определяют. А в семье, я думаю, без срока.

— Зато наш бабий срок теперь тоже короче становится.

— Потому что рожать не хотите. Родишь — обновишься.

— А ты-то откуда все знаешь?

— «Здоровье» читаю.

— Ой, Витя, все мы теперь на свете знаем, а чтобы здоровье у нас сильно улучшалось — незаметно что-то.

— Люди все-таки дольше живут. Эпидемий нет.

— Зато, врачи говорят, новые болезни появляются, а иммунитет у людей ослабевает. Некоторые считают, что и от войны много чего перешло в организм детей. Все наши беды, слезы, голод. Отсюда и дети ослабленные, хотя и вырастают до двух метров. А какие завтра будут рождаться? Какая им жизнь достанется?

— Какую мы оставим.

— Даже неизвестно, каким воздухом дышать будут, какую воду пить. А потом они еще и сами портятся. Как послушаешь, сколько разводов! Девчонки курят… Вдруг и наша такой вырастет?

— А мы с тобой для чего?

— Ну, допустим, девочку мы хорошо воспитаем, а какой ей парень достанется? Ты посмотри на мальчишек, которые перед винными магазинами гоношатся. Грязные, потные, с нечесаными, немытыми волосами.

— Женихов надо в других местах выбирать.

— Кому-то и эти достанутся.

— Ты уж слишком далеко заглядываешь.

— А как же! Теперь обо всем надо думать.

— Ну так я могу тебя успокоить: наука предсказывает, что теперь мальчиков будет больше рождаться. Так что твоя дочка будет сама выбирать. А патлатым придется помыть волосы и причесаться, чтобы девочки от них не убегали.

— Но если мальчиков больше… это же к войне, говорят.

— О ней лучше не думать.

— Ой, Витя! Лучше бы о ней никогда не знать и не думать, да ведь не от нас же она, проклятая, зависит…

На каком-то недосказанном слове они засыпают, и дальше им снятся уже раздельные, каждому свой, сны. Первой почти всегда засыпала Тоня, только что говорила — и уже нет ее. Вслед за нею, не мешкая, не желая отставать, отправлялся и Виктор. Иногда ему даже хотелось вклиниться в ее сон, «встретиться» там снова и что-то досказать, поскольку перед сном он медленнее говорил и думал, но никогда это не удавалось. Тоня вообще почти не снилась ему, и он как-то с огорчением подумал: «Уж не потому ли, что я ее меньше люблю теперь? В книгах пишут, что любимые снятся…»

Зато незванно-непрошенно вдруг приснилась Зарница. То есть он не мог бы сказать с полной уверенностью, что это она, но по каким-то признакам угадывалось, что она. Веселая и озорная, она и его звала к веселью, призывала на легкое, бездумное баловство, когда можно ничего не стыдиться, никого не бояться, ни перед кем не надо отчитываться. И он тянулся, он приближался к ней… И вот уже слышал ее дыхание, ощущал под рукой ее наготу, и все это было настолько реально, отчетливо, что даже и потом, пробудившись и обнимая свою покорную полусонную Тоню, он все еще помнил и видел ту, приснившуюся. Он был с Тоней, и Тоня была с ним, и дыхание он слышал Тонино, и ласкал ее, однако и та, другая, как-то при этом присутствовала…