Дмитрий Власов - Там, за передним краем

Вадим вроде только сомкнул веки. Вдруг чувствует, кто-то каску на нем приподнимает. Открыл глаза — лейтенант. Улыбается:

— Пора, брат, пора…

Первыми двинулись в путь сапер и Богданов — угрюмый, сутуловатый разведчик весом около сотни килограммов. Было условлено: если путь свободен — включить зеленый свет фонарика, опасность — частые мигания красного света.

Минуты через три поднялась и основная группа. Шли у самого уреза воды. Неожиданно над головами просвистела одна очередь, за ней другая. Высоко в небо взвилась ракета. Неужели заметили? Прижались к земле. И тут загремело, заухало справа. Донеслись протяжные крики «ура».

— Комдив врага отвлекает, — пояснил Мотовилов. — Хлопцы, под шумок быстрее вперед!

Идут согнувшись до предела. Чуть носами за землю не цепляют. Уже должен быть передний край немцев. Неожиданно заморгал красный фонарик. Послышалась возня, лязгнул металл, кто-то вякнул. Несколько секунд тишины. Блеснул зеленый лучик. Подползли.

— На окоп наткнулись, — доложил Богданов. — У самого берега. Сидел в нем один, дремал. Я его и…

Дальше все шло без приключений. Попадались окопы, но в них никого не было: холодно, ушли, наверное, в землянки греться. Повернули от реки вправо. Кусты, канавы, деревья. Начались постройки. Жались к изгородям, стенам. Наконец, собор. Внушительная громадина. Присмотрелись: неподалеку от массивных дверей ходит часовой. Изредка останавливается и стреляет вверх из ракетницы. На какие-то мгновения все вокруг заливает мертвенный свет. В нем хорошо видно и самого фашиста. Думали, что он один у собора. Нет, при очередной вспышке ракеты увидели на углу и второго.

— Подстраховывают друг друга, — тихо сказал Мотовилов. — Подобраться нельзя. Вся надежда теперь на тебя, снайпер. Выбирай момент, когда треску много, и бей под шумок. Но так, чтобы он не пискнул.

Вадим снял чехол с оптического прицела, колпачки. Взглянул. Видно плохо, но лучше, чем без оптики. Стал на колено, прижался к стене. Гитлеровец почти все время ходит взад-вперед. Но вот остановился, выстрелил из ракетницы, поднял голову, смотрит на искрящийся свет. Хорошо видно лицо. Пенечек снайперского прицела замирает на самом виске. Где-то ухнула мина. Вадим мгновенно утопил спусковой крючок. Часовой мешком осел на землю. Погасла ракета. Сгустилась темнота.

— Молодец, — шепнул лейтенант. — Следи за вторым. К нему поползли Гулько и ваш юкагир.

Томительно тянется время. Вадим не спускает глаз с часового. Тот подозрительно озирается, смотрит за угол: что-то не видно напарника. Мелькнула тень. Негромкий вскрик. Мигает зеленый лучик. Все бегом к собору.

Рядом с массивными дверями — маленькая дверца. Вроде калитки. Закрыта изнутри. Постучали. Ни звука. Еще раз. Скрипнул засов.

— Эберхард, дас ист ду? — спросил заспанный голос.

— Я, я, — сдавленно произнес Андрей Мотовилов.

Со словами «вас ист лёс?» немец приоткрыл дверь и даже ойкнуть не успел. Переступив через него, первым в небольшой коридорчик вскочил лейтенант. Богданов оттащил с прохода убитого.

— Приготовились! Ножички, прикладики… — Мотовилов распахнул дверь в большой высокий зал. Все замерли в удивлении. На полу вповалку лежали человек пятнадцать фашистов. Или перепились, или спали, но ни один из них даже не шевельнулся. У стены, где было прикреплено распятие Христа, стояли радиостанции, телефоны. Не надо быть большим знатоком, чтобы определить — здесь расположился пункт управления.

Неожиданно зазвонил телефон. Гулько, стоявший ближе всех к нему, вопросительно глянул на лейтенанта: дескать, что делать? Тот пожал плечами: а черт его знает!.. Еще звонок, длинный, заливистый. Спавший с краю фашист, не открывая глаз, поднялся, сел. И тут же рядом с ним оказался Ушаков. Хекнув, уложил его ножом на прежнее место.

Вадим подбежал к звонившему телефону, поднял трубку. Кто-то кричал в ней по-немецки. А что — Лавров не понимал. Отдельные слова, вроде, знал: «шляфен», «ферштейн», «трибуналь». Но вместе связать не мог.

— Ответь что-нибудь по-ихнему и положи трубку, — сердито буркнул Гулько.

— Анна унд Марта баден, — первое, что пришло на ум, ляпнул Вадим.

— Вас? Вас? — задохнулась в злобе трубка. Сержант сунул ее в гнездо на аппарате.

И в этот момент раздался выстрел. Наверное, кто-то из гитлеровцев проснулся.

— Бей гадов! — крикнул Мотовилов.

Полоснула автоматная очередь. В ход пошли ножи, приклады. Крики, стон, ругань… Длилось это не больше пяти минут.

— Все, кончено, — устало произнес лейтенант. — Из наших никого не задело?

Задело, и крепенько, рядового Завязкина. Это в него выстрелил проснувшийся солдат. Пуля пробила правое плечо. Ефрейтор Гулько делал сейчас перевязку. Кровь была и на щеке у Ушакова: не успел увернуться от удара ножом. Счастье, что гитлеровец обо что-то споткнулся и лезвие лишь скользнуло по лицу.

— Богданов, проверь все запоры, — распорядился Мотовилов. — Окна и двери забаррикадировать. Приготовиться к бою. Снайпер, ты со мной, на колокольню. Надо своим сигнал дать.

Поднялись наверх. Осмотрелись. Проемы заложены мешками с песком. Оставлены щели для наблюдения. Через них можно и огонь вести. Передний край совсем близко. Его начертание легко угадывается по скрещивающимся траекториям пулеметных очередей. Отсюда, сверху, их пульсирующие линии кажутся даже красивыми, и цвет у них разный: то красный, то огненный, а то голубоватый.

Небо на востоке начало сереть. Скоро рассвет.

Андрей Мотовилов сбросил один мешок, просунул в дыру руку с автоматом и дал вверх две очереди. Вслед за этим выстрелил из ракетницы.

— Сейчас, снайпер, начнется… — взглянув на часы, сказал он. — Мы точно уложились. — И начал укладывать рядом с собой на полу гранаты.

Но началось не тотчас, а минут десять спустя. Через отверстие, к которому прильнул Лавров, было хорошо видно, как группа фашистов пересекла улицу и подбежала к собору. Начали молотить в дверь. Раздались выстрелы. Изнутри молчали, тянули время.

— А мы попробуем их отсюда достать, — с этими словами лейтенант сбросил еще один мешок, взял «лимонку» и, размахнувшись, запустил ее. Вадим видел, как она перелетела через скульптуры святых, возвышавшихся на стене, и рванула перед входом, где собрались гитлеровцы. За первой полетели вторая, третья гранаты. Грохот, стон, крики. Автоматные очереди ударили по колокольне. Из пробитых мешков струйками потек песок.

Вадим заметил, что один из стрелявших прячется за угол дома. Прицелился, выждал, пока тот высунулся, и нажал на спусковой крючок. Гитлеровец ткнулся головой в тротуар.

— Смотри, чтобы пушку не подтянули на прямую наводку, — крикнул лейтенант. — Тогда нам хана.

Может, фашисты и сделали бы это, но передний край вдруг содрогнулся от артиллерийского и минометного залпа. 98-я дивизия перешла в наступление. Сквозь дым и грохот донеслось еле слышное: «а-а-а!..» Оно было подобно волне, родившейся в дали моря: чем ближе катилось к берегу, тем становилось мощнее. Проходят считанные минуты, и огромный вал всесокрушающего «ура» смял, захлестнул вражеские позиции. С верхотуры все это видно, действительно, как на ладони.