Тихомир Ачимович - Космаец

Об этом он и думал, стоя на посту, и не заметил, как из темноты вынырнули две тени, он увидел их, когда они были всего в нескольких шагах. Звонара испуганно вздрогнул, сжал винтовку, хотел закричать, остановить их, но в этот момент узнал своего взводного и автоматчицу Катицу Ба́бич.

— Товарищ взводный, скажите, где вас искать, если вдруг понадобится? — спросил Звонара, желая подшутить, а заодно и показать Космайцу, что часовой не дремлет.

— Поищи меня там, где слепой глаза ищет, — шутливо ответил взводный.

Звонара усмехнулся.

— Здорово отбрил, черт побери, а я и не думал, — сквозь смех проговорил часовой и снова закинул винтовку за спину.

«Смешной человек наш взводный, ей-богу, — думал Звонара, с завистью поглядывая вслед Космайцу. — Когда ему взвод давали, он не хотел брать, отказывался… А меня хоть командиром дивизии назначай, я не откажусь… Ну, командиром дивизии, может быть, трудно, а вот командиром бригады или батальона хоть завтра… Уж я бы батальоном вертел по своей воле. Ну что для этого требуется, садись на коня и гони вперед, голова не заболит. Только бы мне дали поводья в руки, сразу бы увидели, чего я стою… Опять кто-то шатается, спали бы, черти… О, этот за яблоками полез. Погоди, сейчас ты у меня запоешь…» — Он спрятался за толстый ствол и крикнул: — Стой, не шевелись, стрелять буду! — Звонара торжественно щелкнул затвором старой итальянской винтовки. — Руки вверх, не шевелись, стрелять буду, пропорю тебе брюхо, как корова рогами.

— Тише ты, бродяга черногорский! Ишь, раскудахтался, будто квочка, — ответил ему голос из темноты. — Свои люди, не цыгане.

Часовой узнал голос Мрконича и подошел поближе.

— Какие черти тебя носят? А… а-а, яблоки воруешь. Я таких молодцов как раз и ловлю. А что, если я тебя арестую и отведу к командиру роты?

— С чего тебе меня трогать? Ведь тогда и я завтра тебя арестую, если на месте застукаю. Мы же свои люди, дурень ты этакий, из одной роты… Возьми-ка лучше яблочко, попробуй, сладкое какое! — Он засунул руку за пазуху и вытащил несколько яблок. — Так жрать хочется, кажется, живую черепаху съел бы. Возьми, съешь, ты, конечно, и не пробовал, раз тебя поставили их стеречь.

— Факт, не пробовал, — Звонара машинально взял яблоко, сунул в рот, но тут же вздрогнул, словно его пчела ужалила. Откушенный кусок застрял в горле, и он еле откашлялся. — Черт тебя побери вместе с твоими яблоками, — швырнул он огрызок за плетень.

— Что бросаешь, не такие уж они плохие.

— Проваливай отсюда, проходимец, пока я тебя не арестовал, — вдруг вспыхнул Звонара. — Знаешь, что за воровство полагается пуля в лоб.

— Да ты не дури, — испугался Мрконич, увидев, что часовой сжимает винтовку. — Какое же это воровство?

— Не прикидывайся дурачком. Ты отлично знаешь, что за такие дела сразу голову свернуть могут… Если хочешь знать, меня здесь поставили, потому что знают, я никогда чужого не беру.

— Я голодный, я жрать хочу, понятно тебе, скотина этакая. Слопал бы покров с мертвой матери, а ты тут…

— Катись с глаз моих долой, — оборвал его Звонара.

«Забывают люди, за что воюют, — размышлял Звонара, когда Мрконич поспешно убрался прочь. — По мне, лучше подохнуть с голоду, чем воровать…»

Сменившись с поста, Звонара все думал о Мркониче и никак не мог уснуть, он долго ворочался на твердых ветках, из которых была сделана постель.

Уже луна опустилась за горы, уже вернулись со своей любовной прогулки Космаец и Катица, уже Стева пришел из штаба, а Звонара все не мог глаз сомкнуть. «Политрук опять слушал Москву, наверное, у него хорошие новости… Надо бы ему рассказать о Мркониче, пусть прижмет его малость… Нет, это не по-мужски, подумает, что я доносчик и подлиза…»

Начало светать. В траве все громче трещали кузнечики. Горные цепи сбросили темный плащ ночи и облачились в лиловые одеяния, потом сменили их на розовые.

В листве загомонили птицы, настроили свои флейты соловьи, и понеслись заливистые трели.

По дороге проскакало несколько всадников. Они постепенно удалялись, вот уже слышится только цокот подков. Веки Звонары сомкнулись. Он уснул.

Командир роты Иво Божич почти целый день провел в одиночестве в каморке, где находилась его канцелярия. Это была хибарка с закопченными стенами без окон и дверей, с дырами в потолке. Пока Иво занимался размещением роты на отдых, его связной устроил среди комнаты стол, кинул на пол охапку прелых кукурузных листьев, покрыл их плащ-палаткой и реденьким одеялом. Это гораздо больше походило на могилу, чем на постель… Целый день здесь царила тишина, связной сидел перед дверью и никому не разрешал входить внутрь, даже когда пришла санитарка, он сказал, что командир спит и никто не должен его тревожить, потому что он плохо себя чувствует. Иногда Божич начинал бредить и кричать: «…Заходи с правого фланга… Гранатометчики вперед…» Голос его был то резким и тонким, как свист хлыста, то глухим и хриплым. Приходя в себя, он чувствовал, как его обливает холодный пот, а зубы стучат в лихорадке, хотя на дворе было жарко. Голова кружилась, а по телу бежали мурашки.

Только перед закатом Божич забылся и задремал. Он дышал тяжело, будто кто-то душил его за горло, в глотке пересохло. Потом вдруг вспотел, и словно пелена спала с глаз. Он крепко уснул, а проснувшись, увидел рядом с собой Космайца: тот сидел на земле, по-турецки поджав под себя ноги.

— Ты что сидишь надо мной, я еще не помер, — сердито пробормотал Божич. — Лучше бы ротой занялся. Наверное, еще и оружие не почистили.

— Не беспокойся, все в порядке.

— Правда?

— Конечно… Скажи лучше, как ты себя чувствуешь. Здравкица говорит…

— Не слушай ты эту сплетницу… Надоедает мне каждую минуту, все хочет отправить в санчасть. Грозит пожаловаться комиссару. Пока на ногах стою, не пойду в санчасть, пусть хоть самому богу жалуется.

— Знаешь, Иво, а я голосую за ее предложение, — серьезно ответил ему Космаец.

— Эх ты, — грустно вздохнул Иво.

Он чувствовал усталость, ломоту во всем теле, голова была тяжелая, в ней бродили грустные мысли; жил он в каком-то полусне, а в ушах шумело, будто где-то вдалеке гудел самолет.

— Скоро окончится война, и твоя жизнь будет нужна еще больше, чем сейчас, — избегая смотреть в глаза Божичу, говорил Космаец, — так что ты должен беречь себя.

— Знаю, знаю, — улыбаясь закричал Божич, — хочешь использовать мою болезнь и сделаться командиром роты. Пожалуйста, я тебе и так уступаю. Мне куда легче было пулемет таскать.

— Нужна мне твоя должность! — разозлился Космаец. — Я шел в партизаны не за чинами да должностями.

— С тобой и пошутить нельзя. Рассердился, как боснийская красотка. Даже Здравкица не сердится, когда я ее ругаю. А она настоящий сорванец. Ее ругаешь, а она смеется, точно ее хвалят. Замучила совсем порошками, хочет меня отравить.