Тихомир Ачимович - Космаец

— Стыдно, я и сам знаю, что стыдно, да… — выдавил из себя Милович и добавил хриплым голосом: — Если фашист не прикончит, свои расстреляют. Черт побери эту смерть, всюду караулит.

— Успокойся ты, приди в себя, меня и самого трясет… Лучше смотри, чтобы эти волки нас не окружили.

Милович молча отполз немного в сторону, прислонился к нагретой каменной плите. Тревожные мысли не оставляли его. Вот разорвется снаряд, убьет или искалечит, и тогда всему конец — жизни, борьбе, любви. И больше не нужна будет ни свобода, ни встреча с русскими. По лицу поползли первые капли дождя, они словно успокоили его. Дождь стал моросить сильнее, будто небо вместо матерей и сестер оплакивало тех, кто лежал, распростершись, на скалах в горах.

И, глядя на затянутую облаками вершину Романи́и, Милович вспомнил любимую партизанскую песню:

От этого стало немного легче на душе. А потом пришла надежда, что немцы ослабят натиск. «Не такие уж они дураки, чтобы бродить ночью по лесу, да еще в дождь. Хорошо, что дождь начинается…» Боривое осторожно подполз к пулеметчику, который что-то шептал. «…Вместе воевали, вместе и умрем. Мы неплохо отомстили немцам, — Штефек обнял пулемет с обгорелым прикладом и опустил на него голову. — Мы хорошо воевали, честно, а теперь должны с честью умереть… Правда ведь?.. Осталось сорок патронов, хватит на четыре десятка немцев… Ну, что молчишь, дурак железный, думаешь, мне охота умирать?»

Вдруг в двадцати — тридцати шагах от них разорвался снаряд. Милович припал к земле. Воздух наполнился дымом. Печально пропела шрапнель. Где-то у села залаял тяжелый пулемет, и над головами партизан засвистали пули. Одновременно заговорили несколько винтовок.

— Влада, ты жив? — окликнул его помощник.

— Теперь давай, пора. — Штефек приподнялся, взял пулемет за ремень и повернулся спиной к немцам.

Милович не узнавал своего пулеметчика, так он изменился за сегодняшний день. Глаза ввалились, лицо потемнело от пыли и пороха, осунулось, словно после тяжелой болезни, скулы обтянулись. Пробитая пулями, прогоревшая у костра куртка висела на плечах, как на вешалке.

Согнувшись под тяжестью пулемета, Влада большими прыжками перескакивал через самые крупные камни на тропинке, раздвигал руками ветки, грозившие выколоть глаза, ругался, когда колючие кусты цеплялись за одежду или за пулемет. Он спешил уйти подальше от этого места, скорей догнать свою роту, а там будь что будет. — куда все, туда и он. Но, увидев заросли ежевики, он задрожал от нетерпения: не хватило воли пройти мимо ягод, хотя бы за это и пришлось заплатить головой.

— Скорей, Бора, скорей, — поторапливал Штефек товарища, а сам совал в рот ягоды вместе с листьями, а то и с колючками. — Не можем мы тут долго копаться. Скоро стемнеет, здесь и заплутаться недолго.

— Смотри, — показал Милович, — какой-то огонь.

Огонь приближался из-за деревьев. Он разгорался все сильнее и уже полыхал перед их глазами. И вдруг ахнул страшный взрыв. В небо взлетел огненный столб. Партизаны в растерянности бросились вперед, но не успели они выйти на дорогу, по которой прошел батальон, как заметили убитого товарища. Он лежал на спине с широко открытыми глазами, в левой руке сжимал карабин, в правой — гранату.

«Эх, бедняга, вот где довелось голову положить… У мертвых всегда остаются патроны», — подумал Милович. Но ранец и подсумок убитого бойца были пусты, нашлось всего три патрона в магазине карабина. В карманах мертвого гулял ветер — ни крошки хлеба, ни табаку.

Постепенно спускались сумерки. Дождь все сильнее стучал по листьям. Воздух сделался каким-то мягким и сладким. Недалеко от тропинки зарыдал удод, ему ответила сова, и Влада почувствовал, как острый холодок пробежал под рубашкой. Ему захотелось поскорее выбраться отсюда, но через несколько шагов их остановил глухой стон.

— Слышишь, кто-то стонет, — схватил он за руку товарища, — может, это кто из наших ранен.

Не теряя друг друга из виду, они побежали вдоль ручейка. Тропинки здесь не было, и бойцы едва пробирались сквозь чащу; они бегали взад и вперед, скользили на мокрых камнях, падали. В эти минуты они забыли о своей роте, забыли, куда им надо идти. Надо было найти раненого, и они его нашли.

— Дра́гиша, ты разве не ушел с отрядом? — вскрикнул Милович, увидев связного роты, который, весь в крови, скорчившись, лежал у дерева. Это был маленький, тщедушный паренек лет восемнадцати, что не мешало ему быть храбрым бойцом. Сейчас он сиротливо повернул набок голову и поводил глазами, из которых уже смотрела смерть.

— Куда тебя ранило?

Штефек опустил на землю пулемет и сел рядом со связным.

— Есть у тебя бинт?.. Боривое, подержи-ка. — Он быстро стянул с себя рубаху, изорвал ее на ленты и перевязал раненого. Но остановить кровь ему не удалось.

— Я нес вам приказ отходить, — прошептал Дра́гиша. — Наши зашли за гору… Как дойдете до ручья, сверните направо, а я останусь здесь, вас прикрою. — Слезы потекли из его круглых голубых глаз.

Раненый тяжело вздохнул и утер слезы кулаком.

— Влада, у меня в сумке две гранаты. Если эти собаки полезут, найдется, чем их встретить. А вы ступайте, возьмите мой автомат, все равно у меня нет патронов.

— Ты тоже пойдешь с нами, — ответил ему Штефек.

— Куда уж мне! Товарищи, если вы настоящие сербы, не трогайте меня. Не хочу я быть вам обузой в пути.

— Боривое, подними ка его мне на закорки.

Приходилось часто отдыхать. Драгиша с каждым шагом становился все тяжелее. Носильщики менялись, а когда добрались до ручья, в изнеможении свалились отдохнуть и напиться холодной воды.

— Спасибо вам, что не бросили меня, этого я никогда не забуду, — заговорил связной, смочив губы. — Я и не знал, что вы такие хорошие ребята… Только бы не умереть…

— Ну, брат, в этом можешь не сомневаться, — ободрил его Штефек, хотя видел, что минуты раненого сочтены.

— Когда меня ударило, я подумал, что никогда больше не увижу свою милую матушку. Она в Крагуевце живет. Верно, ждет меня…

Бойцы встали, готовясь в путь. На горы опускалась ночь. Сумрак обволакивал предметы. Сыпал мелкий дождик. Сверкали острые молнии.

— Ну, пора идти.

— Посидите еще немного, — прошептал связной. — Мне спать хочется. Подождите…

Голова его дернулась и откинулась в сторону, тело свела судорога, а правая рука сползла с груди и ударилась о землю.

— Драгиша! — испуганно крикнул Влада. — Ты не притворяйся!

Связной молчал. Глаза его остановились. Губы посинели.

— Эх, бедняга, — сдерживая мелкую дрожь, вздохнул Милович, и из глаз его покатились слезы.