Тихомир Ачимович - Космаец

— Надо бы прикончить коняку. Хорошая вышла бы похлебка, — отозвались из темноты.

Страшно и таинственно выглядела вереница людей ночью. Бойцы едва тянут ноги, падают и умирают раненые, а живые едва переводят дыхание: они тоже готовы умереть, только бы избавиться от мучений. И это продолжалось до тех пор, пока батальон не поднялся на вершину горы и не остановился.

К утру облака разошлись, а небо усеяли звезды. Где-то вдалеке загремели орудия.

— Это ведут бой сербские партизаны. Ну и грохочет: похоже, самые крупные гаубицы, — прислушиваясь, сказал Космаец. — Наверное, на Дрине.

Ему никто не ответил, потому что все вдруг увидели скорчившегося мертвого партизана. Откинув голову, с раскрытым ртом и остекленевшими глазами, боец лежал у низкого куста, сжимая одной рукой зеленую веточку, а другой обхватив карабин. Темное восковое лицо было похоже на лицо мумии.

— Для него война кончена, — прошептал Стева и ускорил шаг.

Теперь еще чаще попадались брошенные солдатские шинели, пустые сумки, седла, рваные одеяла — чего только не увидишь у дороги, по которой прошла усталая армия.

Глядя на все это, Космаец чувствовал, как спина его покрывается потом. Ведь сейчас здесь гибнет то, что собиралось все эти тяжкие и долгие годы, когда было так мало сил. Люди умирают без борьбы, без выстрелов, подыхают от голода и усталости.

Из звериной норы торчало закоптелое дуло тяжелого пулемета. Как нелегко достался он партизанам и как легко бросили его! Космаец отбил его у усташей в свой день рождения, и теперь, глядя на пулемет, он почувствовал, как на глаза навертываются слезы.

— Так мы весь батальон потеряем, — горячо заговорил он, увидев командира батальона. — Куда мы так несемся? Пора бы и остановиться.

— Мы должны уйти от преследования, — ответил командир. — Скоро будет отдых. В первом же селе.

«Если кто-нибудь доберется до него», — подумал Космаец.

Сквозь утренний туман вырисовывались провалившиеся в редкие серые облака волнистые гребни гор, белые камни, усеявшие их, казались снегом. А из-за гор доносился грохот орудий.

Когда рассвело, бойцы вздохнули веселее, увидев внизу какие-то бедные боснийские деревушки. У подножия голых гор лепились огороженные высокими каменными стенами белые домики, когда-то покрытые красными крышами, но ни над одним из них не вился дымок. Все было сожжено, остались только стены, полинявшие от дождей.

— Видите эти домишки, там нас ждет отдых, а может быть, и хороший завтрак, — притворяясь бодрым, сказал Космаец своим бойцам и тут же сам поверил в то, о чем говорил, — ноги сами понесли его вперед.

— До них часа два ходу.

— Теперь уж дойдем, раз мы столько прошли.

— А черт его знает!

— Отсюда до Сербии недалеко. Только через Дрину переправиться, — не сказал, а выдохнул Космаец. — Вот там мы поблаженствуем: и вино будет, и ракия, хочешь кукурузного хлеба — пожалуйста, хочешь пшеничного — извольте, а уж какие девушки нас ожидают…

— Смотри, чтобы тебя Кати́ца не услышала, — пошутил кто-то из бойцов. — Берегись.

— Лучше ты берегись сербиянок.

— О-хо-хо… Я боюсь, что четники украли всех твоих девушек.

— Насчет девчонок — не знаю, но ракия найдется, — не упустил вставить словечко политрук Стева.

Между тем тропа вышла на широкое плоскогорье, и перед глазами партизан потянулись сгоревшие хутора, заброшенные пустые становища, убогие клочки земли, огороженные низкими каменными оградами и заросшие молочайником и бурьяном. И нигде не видно ни одной живой души. А горцы хорошо знают, как обычно кипит в это время жизнь на становищах, какую чудесную песню вызванивают колокольчики коров и овец, как рычат пастушьи псы на незнакомых гостей и как пахнет парным молоком. А сейчас все печально молчит. Ни блеяние ягнят, ни дорогие чобанскому сердцу севдали́нки [10] Севдали́нка — любовная песня. не нарушают тишины гор, только галька поскрипывает под ногами усталых солдат. Когда взошло солнце, из глубокой травы вспорхнули серые перепелки, жирные, как горные курочки. Раздалось несколько выстрелов, их эхо долго разносилось по горам.

— Напрасно тратите патроны! — сердито прикрикнул командир роты на бойцов, которые стреляли в птиц.

Это были его первые слова за всю дорогу. Опираясь на кизиловую палку, весь в повязках, он устало тащился перед ротой. Ему этот переход достался тяжелее, чем кому-либо. В последние дни его мучил жар, трясла лихорадка, ноги подгибались, а перед глазами плыли круги, ему казалось, что горы танцуют. Измученный болезнью, Иво Бо́жич больше походил на покойника, чем на командира лучшей роты в бригаде. О нем рассказывали удивительные вещи, но, глядя на его худое лицо и узкие плечи, в эти рассказы трудно было поверить. Бойцы мечтали, что после войны именно с таких людей будут писать картины и лепить скульптуры. На его теле не было места, не тронутого пулей.

— Космаец, проверь бойцов, — приказал он взводному, — посмотри, все ли идут? Может, кто отстал?

— Сейчас не отстают. Это не сорок второй год, когда кто-нибудь мог «заблудиться» и больше не находил свою роту, — вставил слово Стева, оказавшийся рядом.

— Я тоже думаю, что отставших не будет. Русские приближаются.

Каждое упоминание о скорой встрече с русскими придавало партизанам силы. Все верили, знали, что с приходом русских частей война кончится, придет свобода и новая жизнь. И хотя никто в, точности не знал, как будет выглядеть эта новая жизнь, все были уверены, что она будет лучше той, которую они ведут сейчас.

— Даже Ра́тко здесь, вон ползет, — сказал Космаец, увидев неуклюжего маленького бойца. — Если он не потерялся, то уж никто не отстанет.

Ра́тко был самый молодой боец в роте. В партизанах он всего несколько дней. Стева нашел его на какой-то железнодорожной станции, паренек прятался под лавкой в зале ожидания. Усташи и немцы бежали, а он забился в угол и дрожал от страха. Потом партизаны узнали, что он прислуживал усташскому сержанту, выполнял его поручения, носил воду, чистил обувь, колол дрова и получал в награду здоровые оплеухи.

— И как это ты ухитрился найти такого теленка, — пошутил взводный. — Вот счастье-то привалило. Немцы боятся его, как ослиного хвоста.

— Ладно, Космаец, оставь, — заступился за парня Стева. — Он ведь совсем мальчишка, да еще забитый, бедняга. Погоди немного, увидишь, мы из него такого партизана сделаем…

— Держи карман шире. Выйдет партизан из такой мямли, как бы не так. Когда мы заняли Ку́прес, он увидел радиоприемник, вылупил глаза, а сам и спрашивает: «Как мог поместиться человек в таком маленьком ящичке?»

— Ну, это не беда. Он небось за всю жизнь и хлеба ни разу досыта не ел, а ты говоришь, радио… О, товарищи, вот и село близко! — воскликнул Стева и зашагал быстрее.