Тихомир Ачимович - Космаец

— Гоните его с глаз моих долой, — сердито ответил Стева, и когда бойцы ушли с пленным, он, взглянув на Здравку, увидел, что по ее лицу бежит алая тоненькая струйка крови.

— Зацепил немного, — глядя в зеркало, усмехнулась девушка. — Чуть было голову не снял в последний день… Ничего страшного, — она вытерла кровь платком. — Идем, мне надо успеть на митинг.

Когда перешли мост, Здравкица остановилась и улыбнулась через силу. Ей хотелось только одного — не заплакать. До боли стискивала зубы. Смотрела мимо Стевы, на дорогу, бегущую между двух рядов деревьев.

— Напиши мне из Белграда, — прошептала она. — Передай с оказией. Напиши, как вы с русскими встретитесь… Жаль мне, что я не смогу быть с вами в этот момент… Стева, вспомни тогда обо мне…

Стева еще крепче сжал ее руку, словно хотел этим передать все то, что накопилось у него в душе. Но он так и не успел шепнуть ей, как собирался в последнее мгновение: «Здравкица, я люблю тебя». К ним скакал всадник. Еще издали он узнал лошадь Космайца и, держа Здравкицу за руку, сошел с дороги. Всадник заметил их и придержал коня.

— Товарищ комиссар, потпоручник послал коня для товарища, — доложил связной, соскочил с лошади и протянул поводья девушке: — Здравкица, скорее, тебя ждет комиссар батальона. Вот лошадь. Командир остался в городе, ему поручили выступить на митинге… Что там только творится, люди прямо с ума сошли. Я едва пробился, демонстрация! И сколько цветов… Вынесли столы на мостовую и пьют ракию… Тебе длинны стремена?.. Погоди, я подтяну ремни… Так хорошо?.. Торопись, тебя ждут у срезского управления.

Здравкица, уже сидя в седле, еще раз взглянула на Стеву, смущенно улыбнулась.

— Прощай, Стева… Счастливого пути, — крикнула она и, отпустив поводья, полетела, точно птица.

— Товарищ комиссар, потпоручник приказал, чтобы рота занялась очисткой посадочной площадки, — сообщил связной, когда Здравкица была уже далеко. — До вечера должны прилететь русские самолеты.

Стева не слушал его, он стоял на обочине и долго смотрел на дорогу; даже тогда, когда силуэт всадницы исчез среди домиков за поворотом, комиссар не сразу пришел в себя. Он ощущал в душе какую-то тягостную пустоту, так бывает, когда человек невозвратно теряет что-то самое дорогое.

Остойича разбудили в тот час, когда сон особенно сладок. Он молча встал, обул тяжелые альпийские башмаки с чужой ноги — они были здорово велики ему. Чувствовался холод, и он зябко поежился. В комнатах немецкой казармы, где партизаны спали прямо на полу, тесно прижавшись друг к другу, было тепло, только крепко пахло потом. Во дворе он чуть не потерял сознание от чистого ночного воздуха. Младен несколько минут стоял неподвижно, глубоко дыша, пока не ощутил, как его пробирает крепкий утренний холодок. Он всегда с гордостью стоял на посту, оберегая спокойный сон товарищей, вот и сейчас он с удовольствием слушал отчаянные крики петухов, которые, доносясь со всех сторон, сливались в какую-то задорную симфонию. И в эти долгие часы, когда каждая минута длится целую вечность, он тонул в воспоминаниях о прошлом, мысленно возвращался домой, на Романию, думал о матери: «Что она сейчас делает? Наверное, уже проснулась и топит печь… Вот бы хорошо сейчас прислониться к теплой печи, обнять ее холодными закоченевшими руками». И он прячет руки под полы широкой куртки, снятой с пленного льотичевца, поглубже натягивает шайкачу на уши и топает ногами, как новичок в коло. Перед самым рассветом месяц скрылся за далеким горбатым горизонтом, но остался его раскаленный след, и стала видна широкая равнина.

Днем еще пригревало солнце, подсушивало землю, поднимало легкий парок, а ночью светил месяц, подмораживало, и все вокруг одевалось в холодные белые одежды инея. Осенние ночи в долине Колубары всегда холодны. Уже в половине сентября выпадает иней, который сушит листву на деревьях и губит овощи. Мокрая трава пожухла и подмерзла, она похрустывает под ногами часового, как обуглившаяся бумага. В такт шагов Остойича где-то в горах, голубевших в тумане рассвета, ухали взрывы гранат. Непрерывно строчил пулемет. Младен давно привык к этой музыке и, почти не обращая на нее внимания, шагал взад и вперед, прижимая локтем автомат и задумчиво глядя, как над городком собираются и ползут по небу серые клубы дыма. Запах печеного хлеба и жареного картофеля, доносившийся из-за реки, дразнил его, щекотал пустой желудок, так что он даже не заметил, как из-за горбатых холмов показалось солнце.

Сменившись с поста, он долго сидел на ступеньках казармы и грелся на солнышке, не сводя глаз с неба. Каждый раз, услышав отдаленный рокот самолета, он выбегал за ворота, а когда гудение удалялось, опять возвращался на ступеньки, где рядом с его сумкой лежал автомат. Если наблюдать со стороны, можно было сразу заметить, что Остойич больше всех ожидает прилета русских самолетов. Он был напряжен, взволнован, вроде даже похудел со вчерашнего дня. Белки глаз покрылись тонкой сетью красных жилок, а под большими круглыми глазами появились синяки. Легкий осенний ветерок, налетавший с поля, забирался под широкую куртку и уже начал холодить тело. Под теплыми лучами солнца быстро таял иней, на ветках деревьев и на желтоватой выжженной траве блистали капли воды. Измученный долгим ожиданием, Остойич не заметил, как сомкнулись веки и голова упала на грудь. Он спал, сидя на ступеньках, крепко сжимая ремень автомата. И ему снилось то, о чем он думал в последние дни. Его не разбудил даже рев самолетов, которые, как ласточки, опускались на широкое поле аэродрома.

— Эй, Младен… ты жив? — на его плечо опустилась тяжелая рука пулеметчика. — И как это ты можешь сейчас спать? — Остойич вскочил, протер глаза и, увидев самолет, бегущий через поле, чуть было не заплакал. — Возьми свою сумку с патронами, — напомнил Звонара, — не забудь, смотри. Наши ушли разгружать самолеты. Ну, пошли.

— Я готов, — сердито огрызнулся Остойич, держа сумку в руках. — Я только твоего приказа и дожидался.

Звонара с усмешкой взглянул на него, взвалил пулемет на плечо, держа его за ствол, и, покачиваясь на длинных ногах, в длинной немецкой шинели ниже колен, перепоясанный черным ремнем, скрылся за утлом здания и через минуту оказался на открытом поле. Со всех сторон слышались крики партизан. Самолеты не успевали заглушить моторы, как их окружали солдаты. Бежали за ними следом, точно это были простые крестьянские телеги. Космаец видел, как открывались козырьки на кабинах самолетов, из них показывались люди, которые тут же терялись в толпе партизан, как соломинка, попавшая в водоворот.

— Космаец! — крикнул подскакавший на коне командир батальона. — Возьми несколько человек и очисти аэродром. Поставь часовых… покалечатся люди под самолетами.