Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Не убивайт, я плен иду! — не вскрикнул, а прошептал немец, бросая оружие и поднимая руки кверху.

Мальцев напружинился, бесшумно прыгнул на плечи врага. В темноте он прижал немца к земле, отбросил в сторону его оружие, скрутил ему руки и на спине перепуганного фашиста сполз вниз.

— Да посиди ты хотя минутку спокойно! — прикрикнул Дробязко на Мальцева.

— Я фрица приволок, Вася. Ну и спектакль: мы тут сидим, а они шастают по нашим головам. Вот он, трофей-то, — Мальцев дернул за шиворот немца, подтолкнул ближе к Дробязко.

— Что же мы будем с ним делать? — сказал Дробязко, после того как все успокоились и присмирели. — Обуза для нас. Никто же не согласится конвоировать его… Интересно, каким путем он к нам проник? Может быть, и к ним можно пробраться, а, ребята?

— Вася, ты маршал, генералиссимус! — подхватил Мальцев. — Ты, Вася, тихий человек, а в голове у тебя океан стратегических и тактических мыслей. — Он наклонился к сидевшему немцу, поторопил:

— Быстренько, доложи-ка нам… всю обстановочку… Э-э, на хрена обстановка нужна. Ты по-русски соображаешь?

— Я, я!

— Чего это он? — спросил Мальцев у Люси.

— Понимает, — пояснил Дробязко. — Скажи: мы можем проникнуть на террасу и спрятаться там на время?

— Я, я!..

— Не тронем, будешь жить, в Германию отправим, только проведи. Согласен? — уже настаивал Мальцев, продолжая держать немца за руки.

— Я, я.

— Вот это послушание! — обрадовался Мальцев. — С таким фрицем можно жить. Но смотри, — погрозил он пленному связкой гранат, — обманешь, по башке получишь, вместе удобрим землю костями. Теперь рассказывай, как и куда ты поведешь нас и что мы там встретим. Цветы нам не нужны, цветы потом, в день победы, когда Гитлера вашего угробим.

Пленный рассказывал мучительно трудно, то и дело переходя то с немецкого на русский, то с русского на немецкий. Но велика ли трудность понять друг друга людям, столько провоевавшим один против другого, столько раз ловившим на мушку друг друга!.. Нет, очень понятна и доступно говорил пленный, назвавшийся рабочим Вилли Роммелем…

Посовещались. Помолчали. Шутка ли — идти на такой риск!

Петя Мальцев сказал:

— Если что, взорвем дот…

Амин-заде подвинулся ближе к Дробязко:

— Вася, командир полка просил убрать дот…

— Чернышева, ты останешься здесь, — сказал Мальцев.

— Как же без меня? Я тут все стежки-дорожки знаю.

Дробязко поддержал Люсю. Немцу привязали к спине связку гранат.

— Веди! — приказал Мальцев. — Да смотри у меня, не балуй! — погрозил он автоматом.

Они ждали восхода солнца, чтобы осмотреться, куда попали, куда привел их слесарь Роммель. Восход задерживался, и казалось, на этот раз его вообще не будет — солнце, видимо, устало до чертиков и решило переждать там, за далекими горами, чтобы не видеть и не слышать, как стонет и рушится земля под тяжелым и густым дождем металла и взрывчатки…

Едва очертилась на востоке светлая полоска зари, как тут же погасла. Ее затмил вдруг выросший непроходимый лес разрывов.

— Ну и варят наши! — крикнул Мальцев на ухо Дробязко. — Сам сатана поджарится!

Они сидели в каком-то бетонном мешке. Над ними клацали затворами, гремели выстрелы, кто-то кричал, бегал, топая коваными сапогами.

— Это у них укрытие, — сказала Люся, — они могут сюда спуститься…

— Я, я, — подтвердил пленный и показал кивком головы на узкую дыру, — есть запасный выход…

— Гут! — сказал Мальцев и приказал Дробязко взять под обстрел основной вход — зияющую дыру люка…

Лемке видел, как все ближе и ближе к террасе подкатывается огненная гряда, вот-вот она перехлестнет порожек и накроет весь форт. «Но может, и не накроет, может, остановится или пройдет стороной. Еще немного продержимся, тогда…» — Он знал, как поступать «тогда»: часть солдат он отправит в укрытие, часть оставит у орудий и пулеметов, ведь это русские, они могут передвигаться и на огненной волне! Оставшиеся у орудий и пулеметов солдаты обязаны в упор расстреливать атакующего противника.

Рыкнул телефон. Звонил генерал Енеке.

— Хайль! — прошамкал Лемке.

— Фюрер и я гордимся вашим мужеством. Твои солдаты показывают образцы стойкости. Я убежден: там, где обороняются солдаты капитана Лемке, русские не пройдут!..

Лемке хотелось спросить: что, он уже капитан? Но говорить ему было трудно. Он, выслушав Енеке до конца, прохрипел:

— Рад стараться!

Телефонный аппарат подпрыгнул и с грохотом упал на бетонный пол. Солдат-пулеметчик отскочил от амбразуры. Шатаясь и держась за голову, он повернулся к Лемке, из-под его рук хлестала кровь, и солдат тут же рухнул, успев лишь охнуть.

Лемке подбежал к внутреннему переговорному устройству.

— В укрытие! Наводчикам остаться! — приказал Лемке и бросился к люку, чувствуя, как печет ему спину.

Мальцев сначала увидел ноги, они дрожали и покачивались, потом туловище в офицерском мундире. Он взял автомат за ствол, ударил прикладом по спине.

— Будьте любезны, не балуйте, — связывая руки Лемке, сказал Мальцев. — И не шутите, для вас наступил мертвый час. — Он, сорвав повязку, вогнал кляп в опухший и рассеченный рот офицера, приготовился принять очередного немца…

Их лежало восемь, обезоруженных и связанных, когда Дробязко высказал опасение, что если так пойдет дело, то некуда будет помещать пленных, и они задохнутся в этом мешке вместе с фрицами.

Подождали. В люк никто уже не опускался. Там, наверху, с неумолимым усилием продолжалась обработка немецких укреплений.

Мальцев наклонился к Лемке, крикнул:

— Слышишь, как наши варят?! То-то! — Он присмотрелся к офицеру и захохотал: — Ребята, а у этого типа нос чудной, с белой нашлепкой! — Он чиркнул спичкой. — Люся, посмотри, какой красавец! Загримировался, подлец!..

Люся наклонилась. Лемке округлил глаза.

— Это я ему откусила нос, — сказала Люся и сплюнула в угол. — Он Алешу убил. Он Алешу убил… — повторила она, глядя на Мальцева.

— Ты не ошибаешься?

— Через сто лет узнала бы… Преступника всегда опознают, как бы он ни менял своего лица. Это я слышала от своей бабушки…

Лемке боялся моря, он почти не сомневался в том, что могилой его будет море. А вот теперь смерть застала в собственном бункере. У него перебит позвоночник, но это не такая уж большая беда, он согласен жить и в коляске. Но вот какое дело: никто не отпугнет его смерть, даже фюрер, который обещал ему великое жизненное пространство, и он, Лемке, в мечтах не раз видел это расчудесное пространство, на котором он — повелитель, а все — его слуги… Оказывается, умирать приходится в одиночку. Оказывается, он, Лемке, подчиняясь воле фюрера, искал свою смерть… Лемке закрыл глаза, в ушах звучали слова Люси: «Через сто лет узнала бы». И ему стало до дикости обидно, что русские способны узнавать таких, как он, даже через столетия…