Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Не надо, Петя, у нас все есть.

— Товарищ лейтенант, я не за этим, — почесал он подбородок. — Я же понимаю, когда можно, когда нельзя. Вкусненькое принесет… Принесешь, Родион Сидорович? Мы вместе пойдем.

— Организую, — отозвался Рубахин. — Достану, это мы могем.

— Порядочек! — воскликнул Мальцев и так посмотрел на Сукуренко, что та невольно заулыбалась: — Идите, одна нога здесь, другая там.

— Определенно! — крутанулся Мальцев, и снова послышался перезвон его наград. — Аминь, пошли с нами.

— Неужели тебя это не беспокоит? — сказал Дробязко, как только ушли разведчики.

— О чем ты, Вася?

— Я просто не пойму. Иногда мне так дурно на душе…

— Почему? Что ты не поймешь?

— Уж на этот раз не сомневался, верил: награду тебе вручат. На учениях ты первой была…

— Ах вот ты о чем! Я уже привыкла, Вася, привыкла. Конечно, орден получить приятно. Но если бы ты знал, как мне хорошо, что я, как все, — она откинулась назад, широко разводя руками, — как все бойцы и офицеры, и в одном строю, что я командир взвода, а не какая-нибудь там дочь… Нет, Вася, тебе этого не понять… Иногда мне думается: вот исполнится Советской власти пятьдесят лет или сто. Понимаешь, полвека, целый век!.. Весь мир будет говорить о советских людях: богатыри, смотрите, какие победы одержали! Смотрите, как подняли высоко Россию. И может быть, в этом огромном торжестве, в этом бескрайнем потоке имен и фамилий — ведь будут же называть и героев такого торжества — промелькнет фамилия лейтенанта Сукуренко… Это буду я… А ты мне говоришь: орден не вручили… — Она помолчала и вновь заговорила: — Я люблю жизнь, люблю ее такую, чтобы она, эта жизнь, меня не пугала, чтобы я была как все люди — равной. И может быть, поэтому, честно говорю, доверие для меня — что-то большее, чем орден, большая радость, большее счастье…

Дробязко понял, что сейчас, именно сейчас, когда она довольна, что вот-вот отправится на боевое задание, напоминать и говорить о неполученной награде все равно, что обмолвиться о ее прошлом. У Дробязко даже холодок пробежал по спине, и, когда возвратился Мальцев с ребятами, он почувствовал облегчение: при них о таких вещах он умолчит.

— Это вам, товарищ лейтенант, — Мальцев подал Сукуренко небольшой сверток. — Шоколад. Трофейный, но не германский, французский. Экстра. Сам бы ел, да старшина приказал вручить только вам. Иначе, говорит, голову оторву. Честное слово, так и сказал: «Передай лейтенанту Сукуренко, не передашь — пойдешь за «языком» без головы». Очень гостеприимный старшина, правда, Родион Сидорович?

— Правда, как в пекарне с припеком: припек сто граммов, пишут наполовину меньше. Вот за это я по башке бил кое-кого…

Шоколад ели все. Потом пришел Кравцов. Его новый ординарец, очень высокий, веснушчатый солдат, начал угощать разведчиков «Казбеком». Кравцов заметил:

— А может быть, на улице покурим, товарищи?

Мальцев шепнул на ухо ординарцу:

— Болван. — И, надвинув ему пилотку на глаза, потащил его к выходу, говоря: — Подышим воздухом.

Теперь в землянке их было двое — Кравцов и Сукуренко.

Кравцов развернул перед лейтенантом карту участка, где намечалось взять контрольного пленного.

— Вот тут, — сказал он.

— Да, — подтвердила она. — Мы изучили систему обороны, подходы и отходы. — Она начала рассказывать, как изучали, как потом вместе с начальником разведки штаба дивизии составили план операции. Она говорила о том, о чем знал Кравцов, и они — Кравцов и Сукуренко — подумали, что вот этой встречи, этого разговора перед самым выходом за «языком» могло бы и не быть, потому что все было согласовано во время подготовки, в которой участвовал и Кравцов.

«Привычка — вторая натура», — решила про себя Сукуренко. Как ей помнится, командир полка и раньше каждый раз приходил во взвод разведки в момент, когда отправлялись брать пленного. А Кравцов и сам не знал, зачем пришел: сказал начальнику разведки штаба дивизии, находящемуся сейчас на его наблюдательном пункте: «Пойду провожу…» — и пришел.

Он свернул карту, положил в планшетку. Потом вновь достал ее и теперь, уже не разворачивая, смотрел на маленький квадратик, на котором был изображен кусочек земли, занятый гитлеровцами.

— Вот здесь, — повторил он не для нее, а для себя, повторил и понял, что пришел сюда, чтобы еще раз напомнить ей: там стена, не просто линия обороны, а именно — стена чудовищной толщины, что из этой спрессованной массы бетона и железа вытащить пленного практически почти невозможно и что ему, Кравцову, на этот раз посылать ее за «языком», как никогда, трудно… Но он, пожалуй, этого не скажет…

— Марина.

— Я — лейтенант Сукуренко, — быстро отозвалась она, — лейтенант…

— Хорошо, хорошо… товарищ лейтенант… Марина.

— Нет, нет, зачем так… Андрей Петрович? — она посмотрела на него просящим, умоляющим взглядом.

«Девочка, милая девушка, — чуть не сорвалось с его губ, вдруг ставших почему-то сухими и пылающими, — позволь перед самым решающим боем произнести твое имя? Оно очень мне нравится. Позволь, Марина?» А сказал совсем другое:

— На Рязанщине сейчас начался сев… Я ведь из Рязани.

— Слышала, Андрей Петрович.

Брови его вздрогнули, поползли кверху.

— Мне Дробязко говорил о вас, товарищ подполковник…

— Василий?

— Да… Мы в одной школе учились.

— Вот как!.. Значит, он вас хорошо знает? А мне говорил: «Москва большая, разве можно всех знать».

Она не ответила, а он ждал, все глядя на карту.

— Он просто хороший товарищ, — наконец сказала она.

— И только?

— Да, да… и только, Андрей Петрович.

— Андрей Петрович… — улыбнулся он. — Мне двадцать семь лет. Это ведь немного, правда?

— Немного.

— Через год окончится война… будет двадцать восемь.

— Почему через год?

— Теперь уже недалеко до победы… Приезжайте после войны к нам, в Рязань… Приедете?

— Приеду, — прошептала Сукуренко.

— Тогда… по коням! — И Кравцов позвал разведчиков в блиндаж.

Ночь была тихая, очень тихая, и звезды будто бы не дрожали — замерли, а Кравцову хотелось услышать выстрелы. И они раздались, злые, частые, словно тысячи батогов захлопали по живому телу человека… Теперь ему хотелось, чтобы эти хлесткие, визжащие звуки немедленно оборвались, заглохли.

Кравцов всмотрелся в темноту, крикнул:

— Идут!.. Их пятеро!..

Да, их было пятеро — Дробязко, Мальцев, Амин-заде, Люся, в изорванном платье и с кляпом во рту, Зибель, бывший обер-лейтенант, теперь еще и бывший рядовой гитлеровской армии. Он шел, как идет человек, у которого страшное осталось позади, а впереди — неизвестное, но неизвестное не лишает надежд на лучшее…

— Я буду говорить только правду, — сказал Зибель и попросил, чтобы ему дали глоток воды и сигарету. — Ваши солдаты — о, это что-то невероятное! Они ценя вытащили из крепости… Я находился в гнезде истребителя танков… и ждал своей смерти. — Он говорил так быстро, что его останавливали и требовали повторить.