Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Сукуренко смотрела вдаль, а видела перед глазами его, Кравцова… «Двадцать семь лет, это же немного… Приезжай к нам в Рязань», — пропел над ухом ветер, и она вздрогнула, оглянулась.

— Страшно? — спросил Грабе.

Она отрицательно покачала головой.

— Тебе повезло. Раньше мы вешали или расстреливали на площадях при народе. — Он вытащил из кармана плоскую посудинку, приложился к горлышку, крякнул: — Корош русский шнапс… «Годы юности прекрасны, и национал-социалисты короши…» Эту песенку я любил. А кто меня теперь возвратит к прежнему состоянию духа? Кто? — Грабе швырнул флягу под обрыв и вдогонку ей выстрелил, на лету разбив посудину. — Видела? О, Грабе мог стрелять! Видела? Ну вот… — Он отошел метров на десять и начал целиться. Ствол пистолета не дрожал, черным глазом смотрел прямо в лицо.. Сукуренко проглотила комок, появившийся в горле. «Это хорошо, что у меня никого нет, некому будет оплакивать. Только жаль, очень жаль, что никто не видит из наших», — пронеслось в голове, и она крикнула:

— Я люблю тебя… Родина!

Грабе опустил пистолет, приблизился.

— Как ти сказала? Родина? Это смешно. Ти есть уже труп. Ти мне скажи, что есть ваша Советская власть? — он ожидал, потупив взор.

Она сказала:

— Посмотри на меня лучше. Видишь? Я — это и есть Советская власть…

— О-о! — вздрогнул Грабе. — Ти есть красивый девка… Послушай, девка… Ти можешь мое лицо запомнить?

— Мертвой опознаю, — прошептала Сукуренко.

— Это страшно, — сказал Грабе и опять отошел на прежнее место.

В сторону моря пролетели штурмовики. Грабе сосчитал. Их было за сотню. Он начал прикуривать. Опять шли самолеты. Теперь он не считал, тупо смотрел на скользящие по земле тени.

— Слушай, девка. Я, конечно, обязан выполнить приказ. — Но черт побери, мне хочется жить! И я бы мог выжить в этой войне, научился морочить головы своим начальникам. Но Крым — это Крым… позади море, а впереди плен… Плен, лагерь… НКВД… Если я тебя отпущу, потом ты скажешь своему НКВД, что майор Отто Грабе, хозяин гаштет, спас тебя от расстрела?

Она не поняла его, молчала. Грабе подошел вплотную. Теперь он не узнал ее: голова ее была белой, очень белой… Грабе присмотрелся. Нет, это та же. Повторил:

— Скажешь НКВД?

Она улыбнулась: ее палач просит у нее пощады.

— Да, это можно, — сказала она четко, своим певучим голосом.

— Не обманешь?

— Нет…

Он порылся в карманах, достал карандаш и листок бумаги, что-то написал.

— Вот тут мой фамилий и род занятий… Я буду стрелять в воздух, катись туда речка, иди в город. — Он выстрелил один раз, второй… Сукуренко скатилась вниз. Грабе еще выстрелил. Звук пробудил сознание: она жива, невредима. Сукуренко вскочила, бросилась в кустарник, жадно рванулась вдоль берега…

Это был необычной формы и необычного размера дот — с отсеками, ведущими к ходам сообщения с другими огневыми точками, с округлым железобетонным перекрытием. Чудище было врезано в гору. Два орудия и четыре крупнокалиберных пулемета — попробуй подступись.

Теперь крепость безмолвствует. Три гитлеровца, попытавшиеся оказать сопротивление разведчикам, истреблены, и их тела сброшены в люк.

Петя Мальцев осмотрел «корму» и, подойдя к Дробязко, возмутился:

— Вот идиоты! Забыли о круговой обороне: если с тыла ударить — тут и часа не продержишься…

Дробязко не поверил. Заглянул.

— Да, это плохо, — сказал он. — Мертвое царство, попробуй поверни его в сторону фрицев… Через час-два они догадаются, поймут…

Мальцев тихонько засмеялся:

— Тихий ты, Вася, а голова твоя — тонна сообразительности. Догадаются! Флаг мы установили. Немцы хотя и близоруки, но красное видят далеко. Они немедленно пошлют сюда подкрепление, и тогда…

— Что же делать? Убрать флаг?

Люся испугалась:

— Ребята, это позор!

Амин-заде пропел:

— Эх ти, птичка-невеличка, мы своего флага не спустим…

Дот с тыла прикрывала подковообразная траншея с тремя площадками для пулеметов. Дробязко поднялся на носках, вытянул шею: пахло морем, песком и еще чем-то.

— Понял? — сказал Мальцев.

— Нет, не пойму, чем пахнет.

— Севастополем… Видишь дома, Корабельная бухта…

— Ничего не вижу.

— Закрой глаза и вообрази.

— Пойдем, фантазер.

По-прежнему в нише горел керосиновый фонарь. Люся прихорашивалась, расчесывая волосы.

— Вот что, Алешина невеста, — сказал Дробязко.

— Моя фамилия Чернышева.

— Она Чернышева! — подсказал Амин-заде. — Чернышева…

— Помолчи! — одернул его Дробязко. — Я принял решение: флага не спускать. Вам, товарищ Чернышева, сию минуту отправиться к подполковнику Кравцову и передать ему, что мы ведем бой и нуждаемся в поддержке.

— Бой? Где он, этот бой, какой бой? — Люся положила расческу в карман, надела пилотку.

— Немцы не слепые, — продолжал Дробязко, — так и передай — ведем бой, нуждаемся в поддержке. Сможешь ты это сделать? — Он приблизился к Люсе, и она поняла, что этот парень не шутит.

— Смогу, — сказала она и потянулась за автоматом.

Флаг уже дважды исчезал и дважды вновь появлялся, огнисто мельтеша на сером гребне, к которому тянулись мелкие группы бойцов, тянулись изо всех сил…

— Ну, еще рывок, еще один, — шептал Кравцов, сам не замечая, как все больше и больше показывался из окопа, будто стараясь подсобить тем, кто карабкается наверх, навстречу полыхавшим выстрелам.

Люся одергивала Кравцова, умоляя:

— Товарищ командир, осторожнее, кругом осколки… Присядьте вы, товарищ командир.

— Еще рывок! — повторял Кравцов и отмахивался от Люси: — Перестань, Марина…

— Я Люся, Люся…

— А-а, — спохватывался Кравцов и некоторое время смотрел на Чернышеву, потом открывал термос с чаем, выпивал несколько глотков и снова тянулся получше рассмотреть и оценить ход боя, убедиться, реет ли флаг.

— Они послали меня сказать вам, чтобы поддержку дали. Им там трудно, но они не отступят.

— Не отступят, говоришь? Конечно не отступят! Еще рывок, и мы пробьемся к ним. Выпей чаю. Костя, подай ей термос, — позвал он ординарца.

Костя отвинтил колпачок. Люся пила жадно, большими глотками.

— Как же ты, птичка, уцелела, добралась? Вон как полыхает, — спросил ординарец.

— Тогда потише было. Мальцев приказал: иди, и я пошла. Ползком, лощинкой, по «ничейному» полю, овражками да промеж камней… Но я уже рассказывала… Вы что, не верите? — обиделась Люся…

— Почему, верить можно, но какая кутерьма — смешались наши и немцы…

Гора кипела. Кипела от людских криков, кипела под густыми зарослями разрывов, кипела под ударами авиации, от непрерывных рыков гвардейских минометов, исторгающих огромные струи огня…

Полк Кравцова вгрызался в скалы, бетон и железо, четвертый час подряд, без передышки и заминки, жадно тянулся к гребню, на котором волшебствовал флаг. В полку уже знали, кто его водрузил, и что разведчикам крайне требуется поддержка, и что за этим гребнем открывается вид на море и начинаются предместья Севастополя…