Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Нет, длительный артиллерийско-минометный огонь — мерзкая штука!.. Но пока он свирепствует лишь на левом фланге. На нашем участке небольшая перестрелка, к которой мы давно привыкли и воспринимаем ее как обычное, повседневное дело. Дядя Прохор, положив рядом с собой автомат, штопает шинель. Дырочка небольшая, но на видном месте — на плече: это след осколка. Но Забалуев умалчивает об этом. Чупрахин, глядя, как Прохор ловко орудует иголкой, замечает:

— Портным, что ли, работал?

— Нет, не угадал, садовник я. Есть такая станица Ахтанизовская, слышал?..

— Как же, знакомый населенный пункт, — отвечает Иван. — Помнишь, Бурса, у колодца индюка встретили, говорил нам: сколько вас тут иде, а он все пре и пре. Помнишь, на Петра Апостола похожий, с длиннющей белой бородой… Георгиевский крест у него на груди.

— Ну и что? — настораживается Забалуев.

— А то, что индюком он, тот крестоносец, оказался. Шибанули мы фрица, и будь здоров! — Чупрахин надевает каску, поднимается на бруствер. Улегшись поудобнее, он наблюдает, как мечутся за холмами вспышки разрывов. Забалуев дергает его за ногу:

— Слышишь, слезай, браток, нечего тебе там торчать, а то шальной осколок черябнет, и будет тебе индюк.

— Отстань, — брыкается Иван. — Опять бомбардировщики летят, — сообщает он. — Заходят, разворачиваются. Ребята, наши появились… Под хвост им! Так! Горит один вислобрюхий!

Покачнулась земля, дохнула в траншею горячая волна воздуха, даже руки ощутили прикосновение тепла. Забалуев силой стаскивает Чупрахина вниз. Иван отряхивается и сердито спрашивает Прохора:

— Чего мешаешь смотреть на их смерть? Ведь сбили одного вислопузика.

— А это, это что? — Забалуев тычет пальцем в черную дырку на левом рукаве Ивана.

— Пошел ты к черту! — отмахивается Чупрахин и бежит в укрытие.

— Ершистый парень, — говорит мне Прохор. — Пойди посмотри, по-моему, его ранило.

Меня опережает Мухин. Когда мы остаемся вдвоем, Прохор сообщает:

— Старик-то, которого вы видели в Ахтанизовской, мой тесть, если, конечно, при Георгии был. Такой у нас один на всю станицу. И напрасно матрос индюком обзывает его. — Забалуев достает кисет, неторопливо скручивает папиросу. И, уже забыв про тестя, спрашивает: — Устоят наши на левом-то?

— Должны, — коротко отвечаю, прислушиваясь к гулу канонады.

— И я так же полагаю: устоят, иначе нельзя, — зажигая спичку, соглашается он. — Трудный у нас участок фронта, с трех сторон море, в случае неустойки беда может случиться. Я врангелевцев в двадцатом тут доколачивал. Серьезный противник был. Вооружение английское да хранцузское, и личный состав — одно офицерье. И все же, когда мы под командованием товарища Фрунзе штурмом взяли Сиваш, тут барон и выдохся: в несколько дней мы его порешили. Нам стоять на месте не дело, надо идти вперед, — рассудительно заключает Прохор. — Кувалдин так же говорит.

«У Егора искра в голове», — вспоминаю слова Чупрахина. А может быть, никакой «искры» у Кувалдина и нет: мало ли живет в наших головах нетерпеливых мыслей. Удержать их иногда бывает трудно, вот и высказывает Егор.

…За поворотом траншеи Иван сталкивается с Егором.

— Куда бежишь? — останавливает его Кувалдин.

— Я? А черт его знает куда… Видишь, нос расквасил, даже шинель испачкал. И кровь не остановишь. Надо на медпункт смотаться. Обернусь быстро.

— Иди, — разрешает Егор. — Кстати, поможешь Беленькому обед принести, Кирилл только что ушел.

Иван, о чем-то подумав, вдруг просит Кувалдина:

— Ты уж никому не говори, что я ушел на медпункт. Понимаешь, Чупрахин — и вдруг с разбитым носом идет к врачу… Нехорошо!

— Ладно, иди, секрет твой никто не узнает.

До медпункта метров триста. У входа в палатку, защищенную со всех сторон высокой насыпью, Чупрахин встречает хирурга Крылову. Маша сразу узнает его:

— А-а, старый знакомый, заходи, заходи…

«Нет, с этой я не договорюсь», — подумал Иван и почувствовал, как что-то оборвалось внутри. Когда бежал, рассчитывал: рана пустячная, перевяжут — и сразу на передний край. Никто и не узнает, что был ранен. Конечно, можно бы сделать перевязку и там, в траншее, но тогда бы пришлось краснеть за свою оплошность перед старым солдатом — дядей Прохором. «Накаркал, щербатый садовник», — ругнул в душе Забалуева Чупрахин и отозвался:

— Это вы мне говорите?

— Да, вы же ранены? Заходите! — Крылова берет его под руку, вводит в палатку: — Раздевайтесь.

— Зачем раздеваться, у меня только с носом что-то не в порядке.

— Разрешите взглянуть, — она пристально смотрит Ивану в лицо. — С носом у вас все в порядке. Как это вы испачкали лицо кровью?

Дальше хитрить невозможно. Помедлив с минуту, Иван решительно сбросил шинель. Весь рукав гимнастерки пропитался кровью. Но рана была небольшая: чуть пониже локтя осколок коснулся мягкой ткани, оставив разрез сантиметра три длиной. Крылова даже не стала накладывать швы. Она быстро обработала рану, перевязала руку и предложила Чупрахину отправиться в палату выздоравливающих.

— С недельку отдохнете — и опять в роту, — сказала Маша, вручая Ивану заполненный бланк.

— С недельку? Маловато, доктор, мне бы месячишко полежать.

— Хватит, ничего серьезного я не вижу, чтобы продлить срок. Идите!

Иван облегченно подумал: «Вот и пронесло, наивная девчонка: она полагает, что я и взаправду прошусь на отдых, черта рыжего Чупрахина туда, в эту команду выздоравливающих, заманишь». Он, весело подмигнув Крыловой, направился к выходу.

— Погодите! — вдруг остановила Маша Ивана. Чупрахин насторожился. Не поворачиваясь, спросил:

— Что, еще прибавить решили?

— Как старому знакомому, я вам провожатого дам, чтоб не блуждали в поисках палатки.

— Да нет, не надо, я сам найду, — шмыгнул за дверь Чупрахин.

Беленького он догнал на полпути. Взяв у него бачок с кашей, зашагал впереди, покусывая от боли нижнюю губу.

…Под вечер узнаём: гитлеровцы заняли Феодосию и сильно потеснили наш левый фланг. Но распоряжение о посылке разведчиков в тыл фашистам остается в силе. Мы собираемся покинуть траншею. Я слышу, как Прохор в стороне говорит Чупрахину:

— Зачем обманул Егора? Не годится так, он командир, перед ним солдат должен быть как на духу. Понял?

— Дядя, вот что… Старой ты закваски человек. Не задерживай меня. В разведку иду, а ты мне молитвы читаешь. Егорку я никогда не подведу, — бросает он Прохору и направляется ко мне: — Я тебе как другу сказал о ранении… Зачем этому садовнику передал?

— Я ему ничего не говорил. Забалуев все видит, он тебя понимает больше, чем ты сам…

— Ну? — удивляется Иван. — Ладно, поживем — увидим.

И все же, когда приготовились в путь, Чупрахин первым подает руку Прохору: