Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Я политрук.

— И политруки должны командовать ротами. Я тоже когда-то был политруком, а на Хасане принял батальон. Скажу тебе, настанет время, когда в нашей армии для пользы дела будут приказами назначать политических работников на командные должности, а командиров — на должности политработников. И это будет замечательно! А почему не так? Ты окончил военно-политическое училище. Изучал там не только одни общественные дисциплины, но и тактику, оружие, организацию боя. Чем же ты не командир, Василий Иванович!

— Тогда политрука давайте… Одному тяжеловато, — настаивает Правдин.

— Знаю, — соглашается с ним Шатров. — Скоро выпуск фронтовых курсов командного состава, и ты получишь своего ротного, а пока не вижу, кто бы мог тебя заменить. Так что потерпи немного.

Подбегает Беленький. Запыхавшись, докладывает:

— Товарищ подполковник, прибыл армейский комиссар Мельхесов. Младший лейтенант приказал тут порядок навести. Сейчас они сюда придут.

— Кто — они? — спрашивает Шатров.

— Да он же, комиссар, и наш командир дивизии с ним. Мельхесов похвалил Шапкина, — добавляет Кирилл с улыбкой.

…Мельхесов плечистый, чуть сутуловатый, черные глаза, мясистый нос, голос властный, требовательный. Хижняков предлагает ему скамейку, но Мельхесов только повел бровью на полковника и, словно не замечая стоящих возле него командиров, говорит:

— Очень уж вы тут зарылись в землю. Разве пришли сюда вековать? Нет. Наша задача — как можно быстрее прорваться к Севастополю, к Сивашу. Моральный дух у немцев подорван. Они уже не в состоянии вести такие наступательные бои, как летом и осенью сорок первого года. Значит, мы должны делать все, чтобы каждый боец понимал, пропитывался бы наступательным духом. Правильно я говорю, товарищи?

— Правильно! — спокойно отзывается Егор.

— Как ваша фамилия? — уже другим тоном спрашивает представитель Ставки.

— Егор Кувалдин.

— А ваша? — Мельхесов делает шаг к Ивану.

— Чупрахин, — отвечает Иван.

— Как вы думаете, прорвем немецкую оборону? Вы разведчик, вам и карты в руки. Ваше мнение для нас очень важно.

— А чем мы хуже других, вон на харьковском направлении, как говорил нам политрук, наши здорово жмут фрицев, только шерсть от них летит. — Чупрахин даже чуть приподнимается на носках.

— Слышали? — поворачивается комиссар к Хижнякову. — Люблю разведчиков — золотой народ! И командир взвода у вас хороший. Пора ему ротой командовать. Надо оформить, товарищ Хижняков.

Беленький толкает меня в бок, шепчет:

— Слышишь, огонь товарищ Шапкин!

— А взвод вот он примет… сержант Кувалдин. Справитесь? Присвоим звание лейтенанта — и справитесь.

Егор только вытягивается, отвечает за него Шатров:

— Справится, товарищ член Военного совета.

Мельхесов садится на скамейку и начинает рассказывать о положении на фронтах, об истощении резервов фашистской Германии, о боях на Западном фронте.

— Надо больше думать о наступлении, — уже другим тоном говорит он командиру дивизии. — Оборонцев ненавижу. А среди них есть большие чины. Приходится воевать даже с командующим. Ничего, порядок наведем, власти на это хватит… А сейчас прошу, товарищ Хижняков, провести меня в штаб, захватите с собой начальника разведки.

Они уходят по лощине цепочкой. Замыкает эту цепочку Шатров.

Мы долго не можем уснуть. Политрук, как всегда, ушел на наблюдательный пункт, Шапкин, потолкавшись между нами, вышел из землянки, — видимо, он решил наедине осмыслить неожиданную радость. Будто угадав мои мысли, Мухин восторженно говорит:

— Ловко наш взводный показал себя представителю Ставки. На все вопросы не задумываясь ответил.

— А как он отдал ему рапорт! — Беленький вытягивается в струйку и показывает, как действовал Шапкин: «Товарищ армейский комиссар, группа разведчиков готовится для специального задания. Старший группы командир взвода младший лейтенант Шапкин!» Как по писаному отрапортовал.

— Шапкин-то хорошо действовал, а вот ты, Кирилл, в проволоке запутался, не мог преодолеть заграждения, — замечает Чупрахин, сидя возле нагретой печурки в одном нижнем белье.

— Растерялся малость, с кем не случается, — оправдывается Беленький и начинает раздеваться. — Скоро пойдем в наступление… Это хорошо!

— Верно, — поддерживает его Кувалдин, — по всему видать, оттяжек больше не будет. Как ни трудно наступать, а все же в обороне сидеть противно и нудно. Без наступления врага не одолеешь. — И, помолчав, вздохнул: — Наступать… А может быть, уже поздно. Командующий фронтом противится. Ему, наверное, виднее.

Беленький удивляется:

— Комиссару, товарищу Мельхесову, не веришь?

Егор опять вздохнул:

— Верю… но не равны они по власти…

— Тю-ю! — удивился Чупрахин, и Егор умолк.

К полуночи землянка выстывает. Я поднимаюсь, в потемках ищу топор, чтобы наколоть дров. Тихонько выхожу на улицу. Слышатся редкие артиллерийские выстрелы. На холодном небе ярко светит луна, заливая мокрую землю иссиня-серебряным светом. Глухо доносятся вздохи моря — тяжелое, усталое дыхание: видно, и морю нелегко достается эта война.

У штабеля дров натыкаюсь на Шапкина.

— Ты чего не спишь? — спрашивает он.

— Холодно в землянке, печку решил разжечь.

— Ну, ну, это ты молодец, правильно решил.

Я колю дрова. Шапкин, поеживаясь, стоит в сторонке.

— Шли бы в землянку, товарищ младший лейтенант. Сейчас там будет тепло, — советую ему, собирая поленья.

— Понимаешь, Самбуров, что-то у меня на душе неспокойно. Бывает же так. — Он достает папиросы, щелкнув портсигаром, предлагает закурить. — Слухи пошли, что под Харьковом наши попали в окружение. И тут может случиться такое. Силен еще этот проклятый немец.

Захар выжидательно смотрит на меня. А что я скажу ему на это? «Силен… Конечно, слабый не пошел бы на нас. Но придет же весна, и ручьи запоют», — думаю я, а вслух произношу:

— Под Харьковом, говорите? Как же так, а политрук вчера говорил другое — наши наступают.

— Да, наступали, но ничего не получилось, — спешит ответить Шапкин и предлагает мне: — Посиди немного. — Он опускается на бревно. Помолчав, продолжает: — И здесь они скоро пойдут. Ты-то как думаешь, пойдут?

Я разгибаю спину, из рук сыплются поленья: да что он мне такой вопрос задает, вроде бы пытается в чем-то меня проверить! Шапкин, как будто не заметив моего смущения, уже говорит о другом:

— Человек иногда бывает слеп… Ты вот в институте учился, а что ты понимаешь в жизни? Садись, — показывает он на бревна: — Что, неправда? — наклоняется Захар ко мне. — Скажи, ты меня Хорошо знаешь?

— О чем вы, товарищ младший лейтенант? — отшатываюсь я от Захара.

— Да о том, что хочу спросить тебя, веришь ли ты мне или нет?