Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Мы соединяемся веревкой и по сигналу Шапкина ползем к серой паутине проволочного заграждения. У Кувалдина в руках ножницы, он должен бесшумно перерезать проволоку. Егор научился это делать так ловко, что даже Шатров как-то сказал о нем: «Подходяще работает». А по-нашему — отлично. Сзади Захар с протянутой к нему веревкой молча управляет нашими движениями. Прижавшись грудью к земле, вижу одним глазом Кирилла. Он лежит, опершись щекой о какой-то металлический предмет. Это мина. И хотя в ней вынут запал, на лице Беленького выступает пот. Замечает это и Чупрахин, тихо шепчет Кириллу:

— Медальон с адресом в кармане? Тогда лежи, Кирилка, все будет в порядке.

— Отставить! — приказывает Захар. — Имейте в виду, мы преодолеваем минное поле ночью, и разговоры тут недопустимы.

И, передав командование Егору, отходит в сторону. Скрестив на груди руки, вслушивается в гул артиллерийской дуэли. Вновь начинаем с исходного рубежа и ползем молча, как тени.

Вечером, мокрые от пота и дождя, грязные, возвращаемся в землянку. Не успеваем поужинать — перед нами вырастает Правдин.

— Самбуров, одевайтесь, пойдете со мной.

Дует сильный ветер. Иду вслед за политруком. То и дело попадаются блиндажи, землянки, повозки. Правдина это злит.

— Черт знает что! Боевых частей меньше, чем складов, — ворчит он.

Неожиданно упираемся в отвесный скат высокого капонира. В темноте замечаем две фигуры в белых халатах.

— Опять балаган! — резко произносит политрук.

— Не балаган, а передовой армейский медицинский пункт, — подходя к нам, говорит человек. — Вы что ищете?

— И кто вам разрешил здесь расположиться? — не останавливаясь, продолжает Правдин.

У землянки окликает часовой. Политрук спрашивает:

— У командира дивизии кто есть?

— Был начальник штаба, только что ушел, — узнав Правдина, охотно отвечает боец.

Землянка маленькая, уютная, теплая. Над столом висит фонарь. Хижняков, не поднимаясь из-за стола, приглашает сесть. Командир дивизии уже пожилой, у него седые волосы, у самых глаз пучки морщин, которые делают его взгляд лучистым и добрым. Такие глаза у моей матери. Еще ни одного письма не послал ей. В груди начинает щемить. «Сегодня напишу, она же ждет этой весточки, ждет… Напишу, мама!» — твердо решаю. Мысли обрывает Хижняков.

— С начальником штаба советовался. Надо как-то рассредоточить тылы, переместить командные пункты. Сколько времени сидим на одном месте! Немцы все это могут засечь и, не дай бог, совершат массированный налет.

— Обязательно надо рассредоточить, — соглашается Правдин. — Какое-то вавилонское столпотворение: все подтянули к переднему краю.

Хижняков берет со стола коробку со спичками, начинает стучать ею по столу. Стучит он долго. А взгляд задумчивый.

— Имеются сведения: немцы из Мелитополя перебрасывают сюда танковую дивизию, — наконец чиркает спичкой он и закуривает.

— Та-ак, — не говорит, а стонет Правдин. — И что же он, Мельхесов, не может повлиять на командующего?

— Командующий вновь упрашивает Москву перенести срок наступления.

— Но это очень опасная нерешительность…

— А сами вы как бы поступили? — поднимается Хижняков, испытующе смотрит Правдину в лицо.

— Трудно сказать.

— Ага, трудно, а ему, командующему, легко? Подходит лето, вероятно, немцы предпримут наступление. А горячие головы не считаются с этим. Надо бы укрепить глубину обороны. Но разве Мельхесов пойдет на это? А командующего он, видимо, крепко подмял под себя… Сильная личность… Доложи-ка лучше, как разведгруппа, готова? — уже другим тоном интересуется Хижняков.

— Готова. Я считаю, товарищ полковник, надо включить в группу радиста.

— Кого именно?

— Сергеенко, из роты связи. Комсомолка. Хорошо дело знает.

— Вот как, уже облюбовал! Ну что ж, бери. Завтра я свяжусь с командующим и доложу ему свое решение. А это кто? — наконец интересуется полковник мной. — Ординарец?

— Нет, он из состава разведгруппы, Самбуров.

— Как товарищи себя чувствуют? — спрашивает Хижняков, выходя из-за стола. — Сможете проникнуть в тыл к фашистам?

— Готовимся, товарищ полковник. Надо, — значит, проникнем, — вытягиваюсь перед командиром дивизии.

— Очень надо, товарищ Самбуров. Очень!.. Перед отправкой еще встретимся. А может, даже и командующий пожелает принять разведгруппу. Чем сейчас думаете заняться? — Хижняков поворачивается к Правдину.

— Отошлю радиста с Самбуровым и пойду на наблюдательный пункт. В такой тишине невыносимо сидеть на месте.

— Да, чувствую, достается вам, Василий Иванович. Шатров наш туго поправляется. Вчера пробовал вставать, три шага сделал и повалился. Придется ему отдохнуть в катакомбах. Но он и слушать не хочет об этом. И все же я отправлю, а то все время звонит, беспокоится… Вот что — позвони мне, вместе сходим на НП.

— Опасно, Федор Павлович… Наблюдательный пункт находится в непосредственной близости к противнику.

— Знаю, знаю. А об опасности на фронте не говорят. Есть такая у военных пословица: опасность — не смерть, но повернешься к опасности спиной — погиб. Вот этого нельзя никогда забывать!..

В роту возвращаюсь вместе с Сергеенко. За спиной у нее радиостанция. Аннушка рассказывает мне, как тогда, при высадке десанта, выбралась на берег, думала, что заболеет, но все обошлось благополучно. Пытаюсь напомнить о Егоре, но она быстро меняет тему разговора, уводит меня то к проливу, где она под огнем фашистов работала на радиостанции, то на КП дивизии, в свой радиовзвод, где такие славные и трудолюбивые ребята.

Ветер по-прежнему холодный и сырой. Постепенно мысли от Аннушки уносятся к Шатрову, к командиру дивизии. Теперь они, наверное, тоже в пути, пробираются к наблюдательному пункту.

— И ты тоже идешь в разведку? — спрашивает Аннушка.

— Иду.

— И Кувалдин? — наконец вспоминает о Егоре.

— Конечно, — живо отвечаю. — Егор — славный парень!

— Неужели? — она смеется, беря меня под руку. Чувствую: что-то хочет сообщить мне. «Не надо, Аня, я все знаю», — мысленно возражаю ей.

— Хочешь, один секрет открою? — спрашивает она, замедляя ход.

— Я о нем знаю.

— Нет, не знаешь.

— Тогда говори.

Она поправляет за спиной рацию.

— Егор парень действительно хороший. Знаешь, что он придумал, когда мы уходили на фронт? Предложил мне выйти за него замуж. Я отказалась. Тогда говорит: «Значит, не любишь?» Я и сама не знаю, люблю я его или нет.

Что же я могу ей ответить? Ах, Егор, Егор, славный ты парень. Теперь ты для меня самый лучший друг.

А Аннушка все говорит и говорит. И я ей верю, верю каждому слову.

— Как ты, что у тебя нового в жизни? — наконец интересуется она мной.

— Как видишь, разведчик. Теперь вместе будем.