Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Аннушка торопит:

— Уходи. Я останусь здесь, что-то с ногами неладно. Ну, прощай, Самбурчик. Останешься жив, не забывай.

Не могу сдвинуться с места. Ноги приросли к полу, руки одеревенели: как же я оставлю ее одну, что скажет Егор?

— Что же стоите? — заметив мою нерешительность, говорит старик. — Коли так, я вас спрячу, — продолжает он. — В жизни не найдут. Идите за мной. — Потом, остановившись, задумался: — Девушка пусть останется здесь, в комнате. Переодену, сойдет за внучку. А ты — пойдем…

А ноги по-прежнему не могут сдвинуться с места.

— Иди, Коля… Слышишь, опять выстрелы!

«Что мне выстрелы! Аннушка, Аннушка! Ты понимаешь меня? По-ни-ма-ешь?»

Сергеенко тянется ко мне.

— Иди, родной, — целует она. — Мы еще встретимся.

В сенях старик упирается в шкаф:

— Подсоби отодвинуть. — И поясняет: — Это еще в гражданскую подпольщики оборудовали тайник. Тут они находились при Врангеле. Теперь там погреб.

Обнажилась стена. Кряхтя, дед становится на табуретку и рукой нажимает на крюк, торчащий у самого потолка. У моих ног неожиданно образуется дыра.

— Полезай, не бойся, надежное место.

Опускаю ноги и вдруг, поскользнувшись, падаю в темноту, сразу попадая в объятия чьих-то крепких рук.

— Кто это?

Молчу, сжавшись в тугой комок: «Неужели дед обманул?»

— Егор, тресни его по башке, ответит.

Из сотни голосов я мог бы сразу узнать этот голос. От радости спазматический комок перехватывает горло. Мычу что-то невнятное, никак не могу отчетливо произнести слово. Чупрахин уже дает второй совет:

— Под девятое ребро для начала… Аккуратно, без шума.

— Самбуров! — точно выстрел, раздался голос Кувалдина. — Я его сразу узнал.

— Не ошибись! — предупреждает Иван. — Дерни его за ухо. Дерни — не умрет.

— Товарищи, это я… я…

— Он, конечно он, — Егор крепко прижимает меня к своей широкой груди.

Так сидим минут двадцать… Жду, когда Егор заговорит, вспомнит о Сергеенко. Но он молчит и молчит.

— Егор, Аннушка тоже здесь, — сообщаю я.

Кувалдин молча жмет мне руку. Потом тихонько говорит:

— Не надо об этом. Своими глазами видел взрыв, и она взмахнула руками… А проверить уже не мог.

— Честное слово. Я ее принес сюда.

— Значит, спас, — дышит он в лицо. — Откуда ты такой взялся: маленький, тощий, а цепкий?

— Если бы не было знамени, бился бы до последнего фашиста. А чего на них смотреть, на то они и фашисты, чтобы бить их, — отзывается Чупрахин. — И, помолчав, снова: — А ты знаешь, Егорка, кто Мухина схватил, когда немецкие автоматчики пошли на нас в атаку? Политрук Правдин.

— Померещилось…

— Пусть этот подвал обвалится, если я вру. Точно тебе говорю — Правдин. Они в саду скрылись, я тоже хотел за ними, да ты тут подвернулся с этим стариком. Самбуров, что притих? Кури. Егор, передай ему сигарету… Не знаю, какой она марки.

— Где достал? — интересуется Кувалдин.

— У фрица, они все при сигаретах ходят, порядочного курева у них никто не имеет.

— И стоило к нему в карман лезть?

— Хо, за кого ты меня принимаешь! В поганый карман, что ли, полезу? Он, гад, подбежал ко мне и, видимо с перепугу приняв меня за своего, начал лопотать по-своему, показывает в сторону садов, где наши скрылись. Смотрю на гада и думаю: «Давай, давай высказывайся, скорпион». Потом, повернувшись к забору, фистулой: «Шнель!» Ну, я его тут прикладом в затылок: будь здоров! Он и повис на заборе вниз головой, а тылом кверху. Конечно, при таком положении в карманах ничто не удержится.

Мы знаем: Иван приукрасил историю с сигаретами, но не возражаем ему.

В полночь в убежище спускается старик. Он сообщает: оставаться здесь опасно, гитлеровцы ходят по домам и разыскивают русских пленных. Решаем немедленно покинуть подвал. Но куда? Старик советует идти в Аджимушкайские катакомбы и обещает провести нас туда. Чупрахин противится. Жду решения Кувалдина. Егор соглашается:

— Веди, дедушка, чего же мы тут будем прятаться? Наше дело воевать, а не в подвалах сидеть.

В полночь прощаемся с Аннушкой: она остается у старика, у нее с ногой совсем плохо. По одному проникаем в сад. Оборачиваюсь и долго смотрю на домик. Хочется навсегда запомнить его. Замечаю пролом в каменной ограде: сюда попал снаряд. В воздухе висят осветительные ракеты, слышатся выстрелы. Определяю по знакомым ориентирам: отсюда до Керченского пролива не больше десяти — пятнадцати километров, а до катакомб еще ближе. Возможно, там встретим Шатрова, человек он такой, что первым не оставит эту землю, даже если и контузия не прошла, он не покинет катакомб.

— Тут, — говорит старик и плечом упирается в огромный камень. — Катакомбы имеют много входов, но этот, кроме моей дочери Марьи, никто не знает. Она у меня партийная, Марья-то. Ну, вот извольте, готово. Прощайте. Вход закрою, а насчет девушки не беспокойтесь, укроем.

Держась друг за друга, идем цепочкой. С каждым шагом раздвигаются стены тоннеля. Подземный ход выводит нас к восточной окраине Аджи-Мушкая. Если враг еще не занял поселка, попадем в расположение своих частей: отходя к проливу, они не могут миновать этого места.

Наверху бьют палкой в пустые бочки: «Бум, бум, бум…»

— Старик правильный, — замечает Егор. — Слышите, это выстрелы, передний край здесь, — стучит он прикладом в низкий свод.

Идем быстро, почти бежим. Все отчетливее угадываются разрывы снарядов. Неожиданно попадаем в просторный вестибюль, освещенный дневным светом, идущим сверху через огромный пролом.

— Стойте! — раздается позади. Из-за камня вприпрыжку выскакивает согнутый человек с разбухшим за спиной вещевым мешком.

— Беленький! — произносим одновременно.

Кирилл подходит вплотную и, еще не веря своим глазам, смотрит на нас удивленно.

— Как попали сюда? — спрашивает он.

— Вот сквозь землю просочились, — показывая на своды, говорит ему Чупрахин.

— Где наша рота, где Правдин? — спешит спросить Кувалдин.

— Впереди, тут, — отвечает Кирилл и сообщает нам, что вокруг катакомб немцы, а в подземелье нет никакого порядка и что встретил он подполковника Шатрова, который здесь же находился на излечении. Госпиталь эвакуировался на Большую землю, а Шатров остался, ходит тут с костылем, еле двигая ногами.

Бежим к выходу. Попадаются небольшие группы бойцов, какие-то ящики, узлы. Никто не обращает на нас внимания, словно мы превратились в невидимок. Бежим до тех пор, пока не преграждает путь высокий, одетый в изорванную фуфайку боец.

— Куда?

— Товарищ политрук! — кричит Чупрахин. — Это мы…

Правдин ведет нас за выступ. Рядом, где мы только что стояли, с надсадным треском рвется снаряд. Осколки секут камни, наполняя катакомбы металлическим звоном. Осматриваюсь вокруг, замечаю Шатрова, сидящего с закрытыми глазами у рации. У его ног лежит костыль. Подполковник торопит красноармейца, прильнувшего к телефонной трубке: